Фавн на берегу Томи - Станислав Буркин Страница 8

Прощай, матушка Россея,

Прощай, берег, родный двор,

За кобылой до Сибири

Еду нимо рек и гор.

Мне дорожный хлеб приелси,

Припилась в ручье вода,

У костра поел, погрелси,

Еде дале Борода.

Нимо берег плыве лебедь,

Под себе воду гребё.

Нимо Раялошадь едеть

Её лебедь не ебё.

Ту из лесу вси зверухи,

Выбегають там и туть,

От чего прижавши ухи

Так испужено бегуть?

Поспешай, кобыла Рая,

Чуе жопа, чуе нюх,

Не вино мене шатая,

Мене води Темнобрюх…

Ямщик Борода пел до тех пор, пока Бакчаров не завалился в угол и не уснул там же, на лавке под иконами.

Сам ямщик почти и не спал. Только дремал немного на лавке рядом с Бакчаровым. Дед сладостно чмокал губами, вздрагивал, просыпался и, широко открыв глаза, пугливо крестил грудь:

— О Господи… ох ты, Боже…

Негодуя, плевал на пол и жаловался:

— Задремлю, а мене пес лижеть… большущий пес, больше Райки, и прямо в губы… К чему энто?

Бакчаров выглянул изпод тяжелой овчины и понял, что они снова в пути. Ночь была удивительно ясная. Учитель чувствовал себя очень скверно. Все тело его немело, а голова невольно тряслась. Их путь лежал по широкому темному простору. Мимо то и дело одинокими пучками проплывали почти облетевшие кустарники. Они призрачно вырастали в поле, как расставленные кемто дозорные. Дмитрий не сразу понял, проснулся он или сны все еще морочат его. Ветер гудел в ушах, земля со скрипом и стуком уползала в темноту. Толком ничего не было видно. Светили только самые яркие звезды. Да и те едва. Далекие громады гор больше чувствовались, чем виделись. Словно самая могучая из них, покачивалась над Бакчаровым согнутая спина Бороды.

Бакчарова проняла дрожь, ветер завыл грозно и зловеще. Он поежился и получше укутался.

— С вашим братом свяжешься, только кобылу застудишь, — тихо сам себе то и дело повторял ямщик, причитая добрым, беззлобным голосом.

Ветер свистел поразбойничьи, казалось, вотвот начнется сырая метель. Не имея возможности писать во время пути, учитель всю дорогу час за часом слагал стихи из своих впечатлений о путешествии. Слагал, и тут же они терялись во мгле затуманенного болезнью рассудка.

Там, в глубине тайги, где, ужасом объята,

Течет лесная мгла, трепещет каждый прут,

Во тьме сырой тревожатся волчата,

С охоты мать свою волчицу ждут и ждут.

Лес мается, скрепит уже стволами,

Беседует с ветрами бурелом.

Тропа петляет темными долами,

Немые идолы толкуют о былом.

Ночь духами язычников заклята,

Лесные чудища пугающе ревут,

И видят сон в норе своей волчата,

Как мать убитую охотники везут.

Так от станции к станции шли сутки за сутками — ночь в деревне, а потом от рассвета до заката в дороге. А учителю становилось все хуже и хуже, пока он не стал совсем уж плох.

Бакчарову казалось, будто за ними гнались волки. Волки были очень настырными. Даже когда они на телеге вырвались из лесных теснин на открытый простор и устремились к реке, свирепые волки продолжали погоню. А кобыла Рая кидалась из стороны в сторону, пытаясь не угодить в окружение. На спасительной реке их бешеную телегу не выдержал гнилой мост, и они обрушились в воду.

Дмитрию Борисовичу казалось, что глубокой ночью, когда все уже кончилось, буйная речушка вынесла его тело в темные воды некой великой реки, которая тихотихо катила свой громадный, холодный и гладкий поток.

— Ах ты, господи, где ж это я? — фыркал он, удерживаясь на плаву в спокойных ледяных водах, тихих и совершенно прозрачных, над которыми проплывала пернатая мгла. От барахтающегося учителя расходились сверкающие круги. Чтото словно тина облепляло его члены и страшно мешало двигаться, так что Бакчаров даже испугался, что утонет.

Вдруг он услышал дивную песню, завертелся по сторонам и увидел, как в тумане чтото медленно приближается к нему, и вместе с тем приближаются и чистые ясные голоса. Один, самый ясный голос, пел звонче всех остальных. Слова были дивные, древние, но учителю казалось, что он уже слышал их раньше, хотя теперь и не мог разобрать их таинственный смысл. Вскоре сквозь песню степенно и в такт голосам донеслись звуки весел, и Бакчаров понял, что это челн.

— Эй! Плывите сюда! — закричал учитель, но дыхание у него перехватило от ледяной воды, и он сам едва расслышал свой голос. Но все же таинственное судно плыло на него и вскоре оказалось так близко, что Дмитрий Борисович разглядел, что это не просто челн, а прекрасная старинная ладья, как из сказки, и что в ней плывут светлоликие люди в белых как свет замысловатых одеждах и поют свою томную песню чистыми легкими голосами. Один из светлоликих заметил барахтающегося в воде, лег на нос лодки и протянул руку со светильником. Пение прекратилось, и к утопающему весело обратились:

— Плаваете, Дмитрий Борисович?

И по ладье прокатилась волна веселого смеха.

— Помогите, — едва разборчиво проговорил Бакчаров онемевшими от холода губами.

Ладья приблизилась вплотную, и несколько рук втащили учителя на борт. На светлой бородке его бисером серебрились капельки ледяной воды. Принятого на борт укутали шерстяным одеялом и из кожаной баклаги напоили согревающим пряным вином.

— Где я? — первым делом спросил Бакчаров, едва его перестало знобить.

— В райских водах реки Томи, ваше благородие, — рассмеялись окружившие его светлые существа с чистыми бездонными глазами, освещенными изнутри.

— Кто же тогда вы? — простонал учитель.

— Жители славного города на Томи, — так же весело признались существа.

— Томска что ль? — не поверил своим ушам учитель.

И собеседники его в ответ снова засмеялись.

«Вот те на, — с безотчетной радостью подумал Бакчаров, разглядывая с любопытством своих спасителей. — Мы же о сибирякахто ничего и не знаем, оказывается!»

— А как это так получилосьто, братцы? — спросил Бакчаров, все более радуясь происходящему.

— Вы все исполнили, Дмитрий Борисович: жизнь свою отдали за людей, крест свой, так сказать, до конца пронесли, вот и притекли в светлую гавань к тихому пристанищу томскому.

Бакчаров задумался, и ему вдруг стало понятно, что он во сне — страшноватом и в то же время вовсе не жутком, а скорее восхитительном. Ему стало грустно и тут же захотелось заплакать, как в детстве, навзрыд.

— Вы, Дмитрий Борисович, ложитесь поспать, — предложили ему томские спасители, — а как проснетесь, будем уже в чертогах кремля сибирского.

Бакчаров послушно завалился на мягкую постель. Горячий напиток так согрел, что его даже пробил жар и действительно захотелось, ни о чем не думая, подремать.