Матерь Тьмы - Фриц Лейбер Страница 8

Уже почти добравшись до того места, где увидел в бинокль туристов, Франц вдруг поймал себя на какой-то детской настороженности. Он уже почти жалел, что не взял с собой Гуна и Сола, или, хотя бы, что на пути не попадаются другие гуляющие с претензией на солидность и респектабельность, невзирая даже на возможную пестроту, с какой они будут одеты, и развязное шумное поведение (в данный момент он даже не возражал бы против блеяния транзисторного приемника). Теперь он останавливался не столько для того, чтобы отдышаться, сколько для того, чтобы очень внимательно осмотреть каждую каменную глыбу, прежде чем обойти ее, ведь кто знает, какое лицо или вовсе не лицо он может увидеть, если слишком доверчиво сунется за какую-нибудь из них?

И впрямь, настоящее детство, укорил он себя. Ведь сам же рвался встретиться с тем типом, что был на вершине, и узнать, что это за чудик. Судя по простой одежде, робости и любви к уединению, небось какая-нибудь нежная душа. Хотя, скорее всего, он уже ушел.

Как бы там ни было, Франц продолжал обшаривать взглядом все вокруг, пока поднимался по уже не столь крутому склону к самой вершине.

Выход горных пород, венчавший гребень (пресловутая корона?), был обширнее и выше остальных. Помедлив немного (чтобы решить, как лучше забраться туда, сказал он себе), Франц поднялся по трем уступам, на каждый из которых пришлось подтягиваться на руках, до самого верха, где наконец встал во весь рост, хотя и довольно осторожно, широко расставив ноги, потому что здесь дул сильный ветер с Тихого океана, – и вот она, вся громада Корона-Хайтс, под ним.

Франц медленно повернулся кругом, обведя взглядом горизонт. При этом он пристально всматривался во все складки каменных нагромождений и лежавшие прямо под ним зеленые и светло-коричневые склоны, стараясь охватить новые для себя виды и попутно удостовериться, что нигде на Корона-Хайтс нет ни единой живой души, кроме него самого.

Затем он спустился на пару уступов и удобно устроился на естественном каменном сиденье, совершенно защищенном от ветра, лицом на восток. В этом гнезде он чувствовал себя очень непринужденно и на удивление безопасно, чему способствовало ощущение мощи телебашни, которая возвышалась за его спиной, словно могучая богиня-покровительница. Неторопливо попыхивая очередной сигаретой, он окинул невооруженным взглядом просторы города и залива, где огромные пароходы выглядели мельче игрушек, от слегка зеленоватой прозрачной подушки смога над Сан-Хосе на юге до тусклой маленькой пирамидки горы Маунт-Дьябло далеко на востоке, за Беркли, и до красных башен моста Золотые Ворота на севере с горой Тамалпаис за ними. Занятно, что ориентиры с этой новой точки обзора изменились. По сравнению с тем видом, что открывался с крыши, некоторые здания в центре города взлетели вверх, в то время как другие, казалось, пытались спрятаться за своими соседями.

Выкурив еще сигарету, он достал бинокль, повесил его ремешок на шею и стал изучать разные места на выбор. Теперь они уже почти не плясали у него перед глазами, как утром. Франц, посмеиваясь, прочитал вслух тексты на нескольких больших рекламных щитах, торчавших южнее Маркет-стрит, на набережной Эмбаркадеро; в основном рекламировали сигареты, пиво и водку (о, этот незабываемый мотив «Черный бархат»! ^[7]), а с пары самых больших плакатов красотки топлес зазывали куда-то туристов.

Осмотрев стальные, блестящие внутренние воды и мост через залив до самого Окленда, он принялся скрупулезно изучать здания в центре города и вскоре, к своему смущению, обнаружил, что отсюда довольно трудно определить, что есть что. Расстояние и перспектива слегка изменили расположение и оттенки раскраски. Кроме того, современные небоскребы были совершенно безликими: ни вывесок, ни названий, ни статуй, ни шпилей, ни флюгеров, ни крестов, ни характерных фасадов и карнизов – вообще никаких архитектурных украшений; одни лишь огромные глухие плиты из безликого камня, или бетона, или стекла, блестящие на солнечном свету и темные в тени. Они и впрямь могли быть «гигантскими усыпальницами или чудовищными вертикальными гробами живого человечества, питательной средой для самых зловредных параментальных существ, о которых столько талдычил в своей книге старый де Кастри. Франц в очередной раз приник к биноклю, вроде бы опознал пару подрагивавших перед глазами небоскребов и, наконец, опустил бинокль, оставив его висеть на ремешке; достал из другого кармана предусмотрительно взятый из дому сэндвич с мясом. Разворачивая и медленно поедая свой припас, он думал о том, какой же он, на самом деле, счастливчик. Год назад он был сущей развалиной, а сейчас… Вдруг он услышал шорох щебенки, потом еще один. Огляделся, но ничего не увидел. Было совершенно непонятно, откуда доносились эти слабые звуки. Во рту сразу пересохло.

Франц с трудом сделал глоток, откусил еще и поспешил вернуться к прежним мыслям. Да, теперь у него есть друзья (например, Гун и Сол) и Кэл… Здоровье восстановилось, и, что самое главное, работа идет хорошо, есть же его замечательные повести (по крайней мере, он так считает), и даже это барахло в «Странном подполье»…

Камни снова зашуршали, на этот раз громче, и послышался странный, какой-то очень писклявый и короткий смешок. Франц встрепенулся и поспешно посмотрел по сторонам, сразу забыв и о еде, и о своих мыслях.

Смех повторился, за ним последовал резкий вскрик, и из-за камней прямо перед Францем выскочили по идущей снизу тропинке две маленькие девочки в темно-синих коротких костюмчиках, похожих на пижамы. Одна из них дернула вторую за руку, они радостно взвизгнули и дружно закружились, мелькая загорелыми руками и ногами и белокурыми волосами.

Франц едва успел подумать о том, что это явление полностью опровергает опасения Кэл (и его собственные) по поводу Корона-Хайтс, а также о том, что родителям в любом случае не следовало бы отпускать таких маленьких симпатичных девчушек (им было не больше семи-восьми лет) одних играть в таком безлюдном месте, как вдруг из-за скал выскочил лохматый сенбернар, которого девочки тут же втянули в свою игру. Впрочем, они почти сразу же побежали вниз по тропинке, по которой сюда забрался Франц, а их мохнатый защитник поспешил следом. Они либо совсем не видели Франца, либо, по обыкновению многих детей, сделали вид, что не замечают его. Он улыбнулся: этот случай явно продемонстрировал, что нервы у него все еще не совсем в порядке. Сэндвич больше не казался черствым.

Вощеную бумагу он скомкал и сунул в карман. Солнце уже переползло к западу и освещало торчавшие вдали высокие стены. Поход занял больше времени, чем он рассчитывал, да и просидел он здесь дольше запланированного. Что говорилось в эпитафии, которую Дороти Сэйерс увидела на старом надгробном камне и сочла апофеозом любой тоски? О да: «Уже позже, чем ты думаешь». Незадолго до Второй мировой войны на эту тему сочинили популярную песню: «Радуйся, радуйся жизни, уже позже, чем ты думаешь». Кто-то воспринимал эти слова как язвительную иронию. Ну а у него было полно времени.