Геморрой, или Двучлен Ньютона - Аль Джали Страница 8

– Ясно, – усмехнулся я, – теща пошла по второму разряду.

– Гады вы, мужики, – услышал я беззлобное заявление.

Надо же, а я и не заметил, что давешняя молодуха тоже здесь. Она, между тем, лихо закинула мои ватные ноги на подлокотники гинекологического кресла, накрыла их чем-то и примостилась рядом с проктологом. Ног я действительно не чувствовал. Хотел почувствовать остальное, но руки мои были в захватах – одна с капельницей, вторая с тонометром. Я решил не думать о плохом и попытался придумать социальный ролик. Но не тут-то было! Оба врача, ковырявшихся в моей заднице, затеяли обсуждение какого-то служебного романа. Присутствующие в операционной не замедлили подключиться. Если бы иногда не звучали медицинские термины, я бы решил, что они обо мне забыли. Потом запахло горелой плотью, и я понял, что всепроникающий луч лазера лишает меня одной составной бинома. Мысленно я поблагодарил их обоих: лазер – за то, что он пришел на смену скальпелю, геморрой – за то, что он сдал свою смену. Наконец главный сказал традиционное «Кушать подано», в смысле, «Спасибо всем». И меня покатили в палату.

* * *

Ночью позвонила мадре. Я подумал, что Дед проговорился, но оказалось, она звонит просто так. И то ли я расслабился, то ли анестезия еще действовала, но на вопрос мадре «Как твои дела?» ответил как дурак:

– Ма, я стал иудеем.

– В каком смысле? – ахнула она.

– Обрезание сделал.

Я услышал ее удивленный возглас и вырубил телефон. Ничего, пусть попарится, пусть найдет решение. Я закрыл глаза.

* * *

– Шалом, – сказал я, увидев мадре.

– Пуся! – всхлипнула она, кинувшись ко мне. Скривившись от ненавистного детского прозвища, я дал ей облобызать себя. На бэкграунде маячил Дед, отвечая на мой молчаливый упрек в стиле «И ты, Брут?!» скорбным взглядом типа: «А что я мог поделать?!»

– Здорово выглядишь, – сказал я мадре. Очевидно, она восприняла это как осуждение – ну, в смысле, «мне так плохо, а ты хорошеешь» – и тут же кинулась в атаку:

– Разве ты когда-нибудь в чем-нибудь слушался меня? Сколько раз я говорила тебе: «Пуся, не доводи до крайностей!»

Я только хотел выпятить нижнюю губу, но решил, что есть способ получше. Изобразил на лице дикую боль и попросил родных вытряхнуться по причине моей большой нужды. Отмел напрочь всякие там «мы подождем в коридоре, пока ты…», и как только за мадре закрылась дверь, испустил из своей задницы громкий и победный звук. Думаю, щепетильную мадре как ветром снесло. На роль сестры милосердия она, конечно, не тянула. Тем не менее утром, ну, в смысле, к часу, она опять заявилась и не нашла ничего лучше, как пристать ко мне с вопросом:

– А почему ты решил сделать обрезание? Только не говори, что по зову крови.

Вот женщина, а!

Как я понимаю ее мужей!

– Мадре, – простонал я, – тебе полагается здоровьем моим интересоваться, а не…

– А я что делаю?! – возмутилась она. – Если ты сделал обрезание, значит, у тебя и с урологией проблемы.

Ну и как с ней спорить, если она все всегда перевернет в свою пользу.

– Я пошутил, – сказал я, – я имел в виду, что обрезал геморрой.

Тут она зависла как комп устаревшей модели, а потом ее понесло:

– Как ты мог?! Как ты мог шутить этим? Я уже всем рассказала, а ты… Ты не шутил, ты решил поиздеваться надо мной. Ты…

Я нажал красную кнопочку, и мадре вывели под белые рученьки. Я не сердился, ведь я своего добился – довел ее. Конечно, я ее любил, и она меня тоже. Просто мы любили друг друга как-то очень по-своему. Но ведь с годами приходит мудрость. Даром, что ли, я придумал слоган: «Если ты способен любить свой геморрой, значит, способен любить в принципе».

* * *

Ну вот, самое время задаться вопросом: какого фига я все это написал? А фиг его знает! Просто валялся в постели, делать было нечего, в заднице свербило – в обоих смыслах – вот и потянулся за верным ляп-топом. Вообще-то, если быть до конца честным, я хотел написать оду геморрою и человеческой глупости. Вот ведь, кажется, совсем ненужная вещь – отросток на заду. Все над ним издеваются, обладатели его стыдятся признаться в своем обладании и гнусно примазываются к хихикающим над этим. Ну, типа, со мной все в порядке. А ведь если посмотреть шире и глубже, в самую темную бездну, ну, как проктологи, то сколько полезного можно узреть. Вся моя жизненная философия изменилась с того дня, как я узнал, чем втайне владею. Да-да, у меня появилась тайна. И я не стыдился ее, а сделал косвенной соучастницей моей сексуальной жизни. А сколько креативных мыслей породил мой геморрой! В конце концов, даже продвижением по службе я обязан ему Воистину, главное не болезнь, а отношение к ней.

И все-таки я расстался со своим переростком без сожалений. В конце концов, все кончается, и главное – кончить вовремя! (Черт, тянет на слоган.)

Единственное, о чем я жалею, так это о том, что перестал быть двучленом. Ну так никто же об этом не знает!

* * *

В больнице я пролежал на неделю больше необходимого. Обставил это так, будто мне снесло крышу из-за той молодухи, ну, стажера анестезиолога. Кстати, она была замужем, и мы, с моей подачи, разыгрывали сериал «Любовь под бомбами». Ну, типа, я был ранен в бою и, попав в госпиталь, влюбился в медсестру. Характер моего «ранения» позволял разыгрывать то трагедию, то комедию. Я знал, что персонал открыл тотализатор. Разумеется, не на «случится или нет» и даже не на «когда случится». Ставки были на позу – опять же, из-за моего «ранения». Мы оба это знали и взвинчивали публику, измышляя ситуации, доводя их до немыслимого, а потом выруливали на нуль. Ставки росли. Но всем невдомек было, что истинной причиной затеянного мной сериала было нежелание выходить в здоровый мир, где властвовали нездоровые страсти. А главной оставался шантаж. Я все еще не придумал, как мне выкрутиться. В сущности, последним подарком моего геморроя было то, что, угодив в больницу, я избавился от шантажиста. Я не сомневался, что он осведомлен о моей операции и вряд ли выполнит свою угрозу, ведь я был ему нужен. Но рано или поздно мое пребывание в больнице должно было закончиться. Это не мог быть «праздник, который всегда с тобой» (тьфу-тьфу!). Посему я постоянно думал о том, как выкрутиться из этой гадкой истории. И однажды ночью я нашел решение!

Аська, моя здешняя «любовь», принесла мне в пробирке кусочек плоти, некогда бывший моим «двучленом». Я почти всплакнул, глядя на этот комочек, от капризов которого когда-то зависело мое здоровье и настроение.

– Держи, извращенец, – сказала Аська, ставя пробирку на стол, – ты первый в истории пациент, пожелавший взять геморрой на память!

– Если бы ты знала, скольким я обязан ему, – вздохнул я, – то не удивлялась бы.

Она хмыкнула и удалилась, оставив меня наедине с моей мертвой частицей. «Ну, друг, – обратился я к нему, – мы когда-то славно проводили время. Беда в том, что ты решил окончательно меня поработить. А я этого не люблю. Но зла на тебя не держу. В доказательство тому ты будешь вечно покоиться на самом видном месте, где бы я ни жил!»