Ветеран Армагеддона - Сергей Синякин Страница 78

Все упирается в трудолюбие и фантазию.

Мало выгнать добротный, горящий от спички напиток, надо еще довести его до салонного блеска, убивая сивушные масла, настаивая на травах и коре различных деревьев, добавляя тайные корешки, собранные в определенный период времени, плоды черемухи, рябины красноплодной и рябины черноплодной, мед, ваниль, гвоздику, стручки жгучего перца, и просто храня в специально изготовленном бочонке. Зато умелец будет вознагражден — горящий синеватым пламенем напиток будет приятно радовать глаз и обжигать пищевод после сделанного доброго глотка. Рецепты являлись фамильными секретами, их берегли, ими хвастались, но никогда не выносили на суд общественности. Обнародовать рецепт — это все равно что опубликовать в научно-популярном журнале схему ядерного заряда и спросить: что я сделал не так? Поступить подобным образом может лишь человек, не верящий в мистерии, каббалу и в Бога вообще. Еще так мог поступить язвенник или завязавший алкоголик — мне не нужно, так пусть хоть люди попользуются!

Население свободной Еглани было невероятным смешением наций, сословий и характеров. Основную массу составляли местные казаки, которые с началом смутных событий достали из сундуков оставшуюся от прапрадедов казачью форму и Георгиевские кресты. Те, у кого Георгиевских крестов не было, вырезали их из кровельной жести, по образцу придавая формы и выпуклости. Довершался образ самостоятельно сплетенной нагайкой, в изготовление которой каждый вкладывал всю имеющуюся у него фантазию и мастерство. Можно было встретить на улицах Еглани отвязных субъектов с нахальными чубчиками и синими от обилия татуировок руками. Бродили здесь угрюмые горцы, не расстающиеся с автоматами и белыми бурками, едко пахнущими козлом. Встречались — пусть и в небольшом количестве — странные личности в пенсне и с козлиными бородками. Эти обычно пытались собрать вокруг себя людей и пытались разжечь какой-то мировой пожар. Изредка попадались матросики в неизменных бескозырках на голове, широченных клешах и в полосатых тельняшках. Эти любили обматывать себя лентами от РПГ, которые предпочитали любому другому оружию. По Еглани даже бродили два негра и несколько китайцев. Русский язык они знали плохо, поэтому изъяснялись на жутком русско-английском жаргоне, дополняя отсутствующие в нем слова жестами и ужимками. Откуда они взялись в Еглани, никто не помнил, но общей картины иностранцы не портили и даже добавляли районной столице европейский шик и блеск.

Как водится, в повстанческой армии батьки Лукаша был свой засланный казачок. Комитет губернской безопасности, обеспокоенный активностью казачьего движения, заслал этого шпиона еще на заре становления Еглани. Природная сметка позволила батьке раскрыть нежелательного посланца, и эта же сметка удержала атамана от того, чтобы немедленно поставить шпиона к стенке. Разумно рассудив, что КГБ своих попыток внедриться в его ряды не оставит, батька решил, что известный шпион все же лучше, чем неизвестный. Поэтому засланного казачка он трогать не стал, а поручил ему разработать план стремительного степного наступления на Царицын. Этим внедренный к нему агент и занимался, попутно сообщая о зловещих планах своему руководству посредством голубиной почты. Поскольку наступление на губернскую столицу постоянно откладывалось, опасность батькиной повстанческой армии носила неопределенный будущный характер, а потому пока стратегами губернского генерального штаба всерьез не принималась. Засланный казачок, видя, что к его сообщениям относятся без должного уважения, затосковал, зачастил на склад к Поладьеву, где хранился госфонд. Начав ежедневно принимать маленькую, засланный казачек быстро дошел до стакана, а потом и до бутылки в день; он нашел новый смысл в своем существовании, и ранее многочисленный поток его сообщений превратился в еле заметный ручеек. Даже почтовые голуби быстро обленились и ожирели, они уже, пытаясь пролететь полверсты, по нескольку раз отдыхали на деревьях — без этого их организм уже не поднимался в воздух.

В столице резонно полагали, что активность атамана Лукаша пошла на убыль и численность его воинства сильно сократилась. А коли так, то угрозы он для города уже не представлял и, следовательно, заняться им можно было позже — после наведения основного порядка.

Пополнение библиотеки шло неспешно — вначале Скрябин собрал книги, найденные в школьной и районной библиотеках, потом прошелся с реквизиционными целями по дворам и, наконец, начал с повстанцами выезжать в засады и налеты. Нельзя сказать, что эти мероприятия давали что-нибудь ценное, в основном пополнение библиотеки шло за счет старых макулатурных изданий, детективов и фантастики. Листая фантастические романы, Скрябин вспоминал беседы с Каршоном. В массе своей книги были написаны столь безыскусно, что хотелось попробовать написать нечто подобное и самому.

— Не боись, — сказал атаман. — Придет время, все типографии будут у твоих ног. А пока пиши историю нашей славной повстанческой армии. Про всех пиши.

Ойкуменов работал у Поладьева.

На все вопросы он отвечал загадочным молчанием, но этим только разжигал любопытство товарища. Но, видимо, тайна распирала и его. Мало-помалу он начал делать прозрачные намеки, а однажды, после доброй выпивки, и вовсе признался во всем. Оказалось, что учитель Егланской средней школы Поладьев, преподававший детям химию, попутно решал важнейшую стратегическую задачу — изготовлял химическое оружие из фосфорно-органических удобрений, когда-то в изобилии завезенных в Егланский район. Пока все находилось в стадии опытов, но полученные результаты обнадеживали.

Если ты не молчун и не страдаешь ксенофобией, рано или поздно ты и на новом месте обзаведешься друзьями и знакомыми. Случилось такое и со Скрябиным. В Еглани Александр Александрович свел близкое знакомство с бывшим редактором уже несуществующей районной газеты местным интеллигентом Исаем Исаевичем Боров-Боровским и попом Егланской церкви отцом Михаилом, который помимо богослужений пописывал в свободное время недурственные стишки.

Стихи отца Михаила были странными, в них жил Менестрель и Белка со Стрелкой и дымились сигареты «Лайка». И еще в них жили плывущие по Волге арбузы, пес, копающий недолговечную и обещающую стать могилой нору в овраге, где менты проводили учебные стрельбы, пираты, обожравшиеся коричневых зерен какао, уродливая и одновременно прекрасная Незнакомка, которую все вокруг называли Родиной, и еще в этих стихах пульсировал голубой ручеек, от которого зависела жизнь на земле.

О себе отец Михаил рассказывал неохотно, по редким обмолвкам получалось, что когда-то он учился в Литературном институте, а потом был дворником в сто двадцать третьем квартале тогда еще многоэтажного довоенного Царицына, а потом ушел контрактником воевать с ненцами за полуостров Ямал, а вернувшись, пошел в мэры города Дубовка, но пробыл на посту недолго — ушел к Богу. Вернее, однажды ночью Бог сам пришел к нему, сел на кровать, разбудил отца Михаила, тогда еще бывшего Михаилом Васильевичем Смотровым, и строго заметил, что все это шелуха и метания духа, не надо рваться к власти, а тем более к творчеству — обо всем этом и печальных последствиях написано в книге Библия. Михаил Васильевич проснулся, посмотрел за окно и позвонил референту, чтобы тот нашел и привез ему Библию. Открыв тяжелый черный том, он торопливо полистал его, наткнулся на фразу про суету сует, поднял глаза на дремлющего в клетке попугая и понял, что все действительно уже написано, остались лишь частности, о которых следует говорить рядом с колыбелью или у гроба покойного. И Михаил Васильевич Смотров больше не вышел на работу, а ушел к Богу и стал отцом Михаилом, получив захудалый Егланский приход, где на церкви не было даже купола.