Орден Последней Надежды. Книга 2. Святой воин - Андрей Родионов Страница 76

— Я — Луи, секретарь Орлеанской Девы, народной героини! Я — ее правая рука! — повышает голос сьер де Конт. — Вы что, с ума сошли? Немедленно меня отпустите!

— Кричи громче, — равнодушно зеваю я. — Все равно тебя не услышат. Ну что, будешь исполнять всю программу?

— Какую программу? — недоуменно спрашивает секретарь.

— Начнешь грозить, попробуешь подкупить, затем станешь умолять, — добросовестно перечисляю я.

Луи плотно сжимает тонкие губы, с диким криком, страшно напружинив мышцы, начинает дергаться, пытаясь сорваться со стены. Я спокойно отворачиваюсь, поднимаю с пола жаровню с тлеющими углями, ставлю ее рядом со столом. Это, мол, чтобы далеко не ходить. Луи тяжело дышит, покрасневшее тело покрыто тонкой пленкой пота. Сколько помню, секретарь постоянно горбился и кашлял, талантливо изображая чахоточного юношу. На самом деле мышцы у него просто железные, вон как вздулись, хоть сейчас на конкурс культуристов или в анатомичку, к студентам.

— Что, не рвутся веревки? — холодно любопытствую я. — И не порвутся, не надейся.

Я подхожу к пленнику вплотную, не настолько, разумеется, чтобы тот смял мне лбом переносицу или вырвал зубами из лица кусок мяса, но достаточно близко. В голосе моем сквозит ледяное равнодушие:

— Итак, чтобы ты лучше понял происходящее, объясню один раз, а потому слушай внимательно, повторяться не буду. Ты единственный из негодяев, вовлеченных в заговор, кто мог предупредить англичан о плане Девы Жанны штурмовать Париж не со стороны ворот Сен-Дени, как все полагали, а со стороны ворот Сент-Оноре, это во-первых. Во-вторых, ты остался с ней, чтобы и дальше следить за ее планами, оттого трижды в неделю бегаешь с докладами к своему истинному хозяину.

Секретарь открывает рот, на лице его возникает гримаса недоумения. Вскинув руку, я роняю предупреждающе:

— Отговорки бесполезны. Сейчас ты расскажешь, кто ты такой и откуда взялся, подробно, в деталях опишешь полученную задачу, поведаешь о хозяине. Еще меня интересует, кто из слуг на тебя работает. Если есть что-то интересное, что я не упомянул, тоже выкладывай. Будешь молчать, начнутся пытки.

— Ты не сможешь, — презрительно фыркает секретарь мне в лицо. — Ты лекарь, а не палач!

— Знаешь, в чем единственная разница между лекарем и палачом? — Моим голосом можно замораживать огонь. — Палач не умеет лечить!

Сьер Луи вскидывает голову, отказываясь продолжать переговоры.

— Что ж, — вздыхаю я. — Ты, любезный, не понимаешь одной простой вещи. Если я начну пытать, то не остановлюсь, пока все не узнаю. Такой уж я добросовестный человек, всегда довожу до конца любое начатое дело. Учти, если начнутся пытки, то я тебя отсюда уже не выпущу. Останешься гнить в этом подвале, даже если докажешь, что ты наследный принц. Не потому что я злодей или такой уж принципиальный, нет. Просто я не смогу объяснить добрым французам, почему ты бродишь по улицам Орлеана со следами страшных пыток на лице и теле. Пойми правильно, все эти вырванные куски мяса, отрубленные пальцы, выжженные ямы глазниц, вытянутые и прижженные кишки... бр-р-р, меня могут неправильно понять. Лучше уж я закопаю тебя заживо в уголке, вон там, где уже и могилка вырыта. Так и сгниешь тут, весь из себя очень принципиальный и всеми позабытый. Уж не взыщи, но я должен беречь добрую репутацию государственного служащего.

Я снимаю со стены факел и демонстрирую арестанту свежевырытую яму, рядом с которой валяется и лопата. Не закапывать же мне упрямца голыми руками.

— Чтобы помочь тебе принять решение, друг мой, я хотел бы поделиться с тобой некоторыми мыслями по поводу первой пытки. Итак...

Нет, недаром я взахлеб читал все те книги с залитыми кровью и изукрашенными грудами трупов обложками, на которых вовсю пылали дорогие машины, а сочные юные блондинки в невесомых полупрозрачных бикини азартно палили в кого-то из громадных пистолетов. Не брезговал я и иной литературой, где из разворошенных могил вылезали полуразложившиеся зомби с алчно горящими глазами и просительно тянули лапы прямо к покупателю, как бы умоляя: заплати, голубчик, не пожалеешь! Каких только страстей не придумали авторы, каких ужасов не описали! На второй минуте моего монолога пленник, дрогнув, сдается.

Тем же утром, лишь только часы городской ратуши бьют девять раз, я властно стучусь в дверь ухоженного двухэтажного домика, стоящего на тихой чистой улице. Здесь живут люди зажиточные, но не до чрезмерности, потому нет и следа буржуазной напыщенности, характерной для центра Орлеана. Разбогатевшие чванливые торговцы сплошь и рядом воздвигают для себя дома в три, а то и в четыре этажа, украшенные мраморными колоннами, да еще и нагло пристраивают к ним балконы с вычурными железными решетками! Здешние жилища сложены из простого, как следует отесанного камня, окна, выходящие на улицу, закрыты прочными ставнями, к добротным дубовым дверям, укрепленным металлическими полосами, ведут высокие крылечки. В такие дома и заходить приятно, издалека видно, что здесь солидные люди живут. А то обычно я все по каким-нибудь притонам таскаюсь.

— Кто там? — скрипит из-за двери старческий голос.

— Городская стража! — важно отвечаю я. — Живо открывай, мерзавец. Нам донесли, что в этом доме находится логово контрабандистов!

— Что вы, господин капитан! — пугается старик. — Здесь живут мэтр Франсуа Давелин, отставной нотариус из Нанта, и я, Анатоль, его слуга.

— Отставной нотариус, — тяну я в некотором раздумье. — Что ж, это меняет дело. Но ты все равно открой, я должен буду проверить.

Из-за двери доносятся непонятные шорохи, видимо, там срочно прячут бумаги и прочие улики. Я холодно ухмыляюсь. Хорошо все же, когда за твоей спиной стоит государство. При нужде я сгоню сюда сотню человек, они за час разберут домишко по кусочкам не больше моего ногтя, а прилегающий сад перекопают на глубину в три метра. Взвод городской стражи, который я взял с собой в качестве поддержки, в настоящий момент окружил дом со всех сторон. Стоит кому-нибудь слабонервному сигануть через забор, и он мигом попадет в цепкие руки полиции. За моей спиной переминаются с ноги на ногу сержант и двое рядовых, дышать они стараются в сторону, но запах перегара так силен, что чуть не валит меня с ног.

Наконец дверь медленно открывается, скрипит она при этом так, что я невольно морщусь. Громко топая сапогами, я вхожу внутрь, верный слуга Анатоль пытается что-то сказать, но его тут же подхватывают под руки, тащат куда-то в сторону. Стражники накрепко знают свое дело, поэтому особых хлопот с ветераном не предвидится. Собственно, я и без подсказки слуги прекрасно знаю, куда идти.

Я поднимаюсь по узкой лестнице — рассохшиеся ступеньки чуть слышно похрустывают под ногами, — распахиваю вторую дверь налево и на секунду замираю от неожиданности. А как бы вы поступили, увидев человека, которого давным-давно похоронили?

— Здравствуй, сын мой, — мирно говорит мужчина средних лет, сидящий за столом.

У него круглая плешивая голова, внимательные черные глаза, добрая всепрощающая улыбка. А еще он очень ловко орудует увесистой дубинкой, которую умело скрывает в рукаве.