Пустота - Майкл Джон Харрисон Страница 74

– Они, может, и опередили нас на миллион лет, но не в рациональности поведения. Вряд ли им полностью удалось ее обрести. Алеф – лишь один из их проектов.

Он снова взял ее под руку.

– Готова? Это за следующей дверью.

В Саудади тощего копа Эпштейна вызвали звонком в один из опечатанных складов на задворках некорпоративного ракетного порта. Было 4:20 пополуночи. Ровно за две минуты до этого труп Энки Меркьюри исчез. Записи нанокамер показали, как полупрозрачное, рыбьего оттенка изображение Энки, через которое маячили ребристые металлические стены склада, внезапно сменила пустота. Как ни замедлял ролик оператор, момент перехода уловить не удавалось. В один миг Энка висит посреди склада с тем же выражением, что и с самого начала, – как у мертвой, которая не намерена сдаваться, – а в следующий ее уже нет.

Эпштейн оглядел пустой склад, словно надеясь, что здравый смысл справится лучше техники, после чего направился вниз по Туполев к переулку и прибыл туда как раз вовремя, чтобы своими глазами зарегистрировать пропажу трупа Тони Рено – вероятно, в том же направлении, что и тело его снабженки. Утро занималось сырое и холодное, трафик на Туполев-авеню был жидкий, освещение с одной стороны улицы глючило. Зеваки пропали по уважительным причинам: война всем подряд накачивала либидо. Задержалась только пара тринадцатилеток: они стояли на тротуаре в карикатурно симметричных шапочках темных волос и мокрых от дождя мокасинах ручной работы от «Фантин и Моретти».

– Тони никогда никому не причинял вреда, – пожаловались они Эпштейну. – Почему такое случилось именно с ним?

– Хрен его знает, пацаны, – сказал им Эпштейн.

– Вот видишь? – торжествующе обратился один из них к приятелю, тут же позабыв про Эпштейна. – А я тебе что говорил!

Он прогнал их. Потом позвонил ей. Попытался разыскать, но на перекрестке Юнимент и По о местопребывании ассистентки по-прежнему отмалчивались. В конце концов пожал плечами и выбросил этот случай из головы. В этом месяце криминальный туризм зачах, но на Плацебо-Хейтс и в Уайт-Трэйн-парке расплодились новые сквоты беженцев, а с ними на диво старомодные преступления: избиения, кражи еды и денег, скука-то какая. Их было так много, что копы с ног сбивались весь свой шестнадцатичасовой рабочий день. Никогда прежде ничего подобного в городе не происходило. Нужна была новая теория.

Пока Эпштейн искал, чем бы заняться, гало, задержав дыхание, провалилось в зеркало. Топ-менеджеры были довольны тем, как выглядят на войне. Жители корпоративных анклавов – сконструированных городков с маленькими рынками и названиями вроде Сольсиньон, Бёрнхэм-Овери или Брэндетт-Хершэм, где под синими, омытыми дождем небесами по зеленым полям бегали лошадки, ловя идеально ровный ветер, а за каменными церквушками тянулись заливные луга, – ощущали войну как реальное взрослое переживание и вместе с тем как непредвиденное обстоятельство, к которому их, однако, подготовила система образования и ценностей. Хотя, конечно, без жертв не обойтись.

Другие были не так уверены в себе. Алиссия Финьяль успела сесть на последний челнок с Панамакса IV и оказалась вместе с тремя сотнями семей в лагере беженцев на Элам-Роке [119]. Лагерь был маленький, три-четыре акра палаток в непаханом поле под приятным порывистым дождем. Через забор виднелись уходящие вдаль посадки свеклы. Ранним вечером усталые женщины бродили между палаток и обменивались крохами доступных новостей. Доступа к сверхсветовому маршрутизатору у беженцев не было, как, впрочем, и обычной линии дозвона, так что и новостей не хватало. Никто не знал, когда их заберут отсюда.

– Полно слухов, – говорили женщины Алиссии, – а ракет нету.

Очевидно, им частенько приходилось это говорить.

В первый ее день здесь, после краткой беседы с местными, она лежала на спине у себя в палатке, слушая шум дождя, вопли безумца, кромсавшего деревянные пеллеты садовыми ножницами, и крики детей, убегавших от обитателей палатки, куда ребята запустили мяч. Она смежила веки и попыталась задремать, пока семья из соседней палатки кропотливо, неторопливо возводила между собой и Алиссией перегородку из соломы и тюков, болтая между делом с трехлетней дочуркой, которая, хоть и приболела, тоже пыталась помочь.

Это можно было считать целенаправленным заявлением – не столько в адрес Алиссии, сколько обращенным к самой ситуации. Ответом на неструктурированность мира, в котором они все ныне оказались.

– Я сейчас что-нибудь приготовлю! – крикнула женщина, когда стемнело.

Алиссия прошлась по лагерю, пытаясь с кем-то познакомиться и разузнать новости. Потом попробовала выйти за периметр, но ее завернули. Неделей спустя она все еще торчала в лагере, замусоренном, утыканном покосившимися, хлопавшими на ветру палатками; после заката возгорались кисло-вонючие костры, раздавались неожиданные дикие вопли и уродские полумузыкальные напевы подростковых банд.

К тому моменту ее тело, одежда и весь лагерь начали вонять биотуалетами. Ходили слухи, что отсюда никого не репатриируют, но весь лагерь переместят куда-то в другое место. Продырявив соломенно-тюковую перегородку, она спросила у женщины в соседней палатке, не помочь ли им с девочкой. В течение следующих месяцев Алиссия часто думала про Рига – все ли с ним в порядке. Она знала, что да. Это же Риг.

Вблизи самого Тракта Кефаучи главной новостью была отнюдь не война.

Столкновение «Дневных сделок и крупных скидок» с Панамаксом IV произвело фурор в СМИ. Ретранслированное на тысячу миров, обросшее комментариями и фактоидами, оно застолбило себе три минуты под каждым солнцем. Начальное столкновение высвободило примерно двести триллионов эргов энергии, эквивалент взрыва пяти-шести гигатонн обычной взрывчатки. Когда «Дневные сделки и крупные скидки» врезались в железное ядро, выделилась дополнительная энергия эквивалентом еще пять тысяч гигатонн, проделавшая в коре и перегретой атмосфере сияющий канал. Окончательный энерговыход столкновения, хотя и ни в коей мере не неисчислимый (после взрыва самого ядра), по людским меркам тем не менее был почти бессмысленно огромен. Но бессмысленно масштабные события на Тракте случались ежедневно, ведь извержения из центральной обнаженной сингулярности, если это была она, достигали такой мощи, что в окрестных газовых облаках возникали звуковые волны.

Этот великанский рев, резонируя через миллионы кубопарсеков газовых полостей, служил Тракту СМИ, а петли и засечки ударных волн – заголовками новостей. Потому аппаратура Импасса ван Занта принимала не вести о разрушении Панамакса IV, а серию дискордных сложных стонов октав эдак на шестьдесят ниже средней до.

– Твою мать! – вымолвил Импасс, который в жизни ничего подобного не слышал.

Иногда ситуация оказывается чересчур простой, чтобы ее постичь. Работают странные силы. Импасс сорвал наушники и стал колотить ими о панель, пока бакелит не треснул, но Тракт продолжал реветь в его ушах, словно исполинское лицо с неописуемым людскими терминами выражением. Ярость, возбуждение, отчаяние – даже, как ему почудилось, странная масштабная родительская любовь. Все это и ничто из перечисленного. Так и с физикой: никто понятия не имел, что там творится. Некоторые считали, что на Тракте господствуют условия молодой Вселенной, просто они там закуклились в продленном моменте расширения – физика-то правильная, время для нее неподходящее. Импасс не знал, так ли это, и знать не хотел. Он видел за физикой лицо. Он отклонился от консоли и протер глаза. Подумал, не пойти ли в душ, не выпить ли пива. Он как раз вставал из кресла, когда ему послышался шепот из разбитых наушников. Он сгреб гарнитуру.