Дарвиния - Роберт Чарльз Уилсон Страница 72

– Вы чувствуете эту реку, Фелисити? Эту реку крови? Реку железа и воздуха, текущую с высокой горы сердца в дельту пальцев рук и ног?

Женщина закрыла глаза, слегка поморщившись, когда Вейл сжал ей запястье.

– Да, – прошептала она.

– Это могучая старая река, Фелисити. Широкая, как Рейн.

– И куда же она течет?

– К морю, – мягко произнес Вейл. – Все реки впадают в море.

– Но… не прямо сейчас?

– Нет, не прямо сейчас. Эта река еще не иссякла.

– Я очень плохо себя чувствую. Бывают утра, когда я с огромным трудом заставляю себя встать с постели.

– Вы уже не девочка, Фелисити. Подумайте о детях, которых вы вырастили. О Майкле, который строит мосты в горах, и о Констанс, у которой уже почти взрослые собственные дети.

– И о Карлотте, – пробормотала Фелисити.

Ее печальные глаза по-прежнему были закрыты.

– И о малышке Карлотте, пухленькой и прекрасной, как в тот день, когда она умерла. Она ждет вас, Фелисити, но она умеет терпеть. Она знает, что ваш час еще не пришел.

– Сколько мне осталось?

– Все время мира, – ответил Вейл.

Собственно, это не так уж и много.

– Сколько мне осталось?

Ее непреклонный тон заставил Вейла устыдиться. В этом мешке костей и разлагающейся плоти все еще жила сильная женщина.

– Два года, – сказал он. – Возможно, три. Достаточно, чтобы увидеть, как птенцы Констанс выпорхнут из гнезда. И чтобы доделать все, что вы должны доделать.

Она выдохнула с безмерным облегчением и благодарностью. На него пахнуло смрадом, как из мясницкой лавки на Гувер-Лейн, где в витрине, точно рождественские украшения, висели козьи туши.

– Спасибо! Спасибо вам, доктор.

Вейл твердо знал, что к концу месяца она будет мертва.

Он сунул пятнадцать долларов в карман и помог ей сойти по лестнице.

Нью-Дрезденская сортировочная станция представляла собой бескрайний грязный пустырь, залитый резким светом промышленных фонарей на стальных столбах. Городские многоэтажки высились за длинными складскими строениями, точно надгробия, полускрытые пеленой дождя.

Вейл был одет во все темное. При себе у него была полотняная сумка с минимумом личных принадлежностей. Деньги зашиты в кушаке. За брючной ремень заткнут пистолет.

Он пролез в дыру под сетчатой изгородью, испачкав колени жидкой грязью. На земле вперемежку с золой и головешками остались лужи дождевой воды, затянутые радужной масляной пленкой. Дрожа, Вейл почти час ждал, пока на ближайшие пути не подали грузовой состав, который должен был ехать вглубь континента. Дизельный тепловоз уже набирал скорость, прорезая влажную темноту светом ходовых огней.

«Давай, – подумал Вейл. – Беги».

Он чувствовал, как ему передается нетерпение бога, и дело было не только в том, чтобы успеть на этот поезд. Человеческая история раскручивалась по спирали обратно, в начальную точку, и происходило это, пожалуй, даже стремительнее, чем ожидали боги. Вейлу надо было сделать дело. Он пришел на этот пустырь не просто так.

Он зашвырнул сумку в открытую дверь товарного вагона, запрыгнул следом и кувырком покатился по полу, вывихнув пальцы на левой руке.

– Черт! – выругался шепотом.

Он устроился у деревянной торцевой стены вагона. Внутри было темно и пахло былыми грузами: прелым сеном, змеями и скотом, предназначенным на убой. За открытой дверью мелькали станционные огни.

Вейл был не один. В дальнем углу, периодически выхватываемый из темноты светом фонарей, сидел, скорчившись, человек. Рука Вейла инстинктивно потянулась к пистолету. Но затем в резком свете очередного фонаря, проплывшего мимо, он разглядел, что это всего лишь старик, оборванный, с запавшими глазами и, вероятно, напившийся одеколона или антисептика. Досадная помеха, но едва ли угроза.

– Привет, незнакомец, – подал голос старик.

– Оставь меня в покое, – огрызнулся Вейл.

На него давила тяжесть прожитых дней. Покинув Вашингтон, он много лет прозябал в безвестности, вел убогую жизнь в убогих районах множества городов: после Нового Орлеана был Майами, потом Джефферсонвилль, Нью-Питтсбург, Нью-Дрезден. Вейл приносил определенную пользу богам и никогда не оставался без еды и крыши над головой, хотя временами бывал беден. Он подозревал, что его держат в резерве, в ожидании последнего призыва, общего сбора, вознесения богов над человечеством.

И всегда в его душе присутствовал страх: а вдруг эта Битва никогда не наступит? А вдруг он обречен бесконечно скитаться по дешевым меблированным комнатам, выслушивать откровения страдающих импотенцией мужчин, умирающих женщин и горюющих мужей и искать утешения в дешевом алкоголе и турецком героине?

«Уже скоро», – шепнул бог. Или, может, это был его собственный внутренний голос. В последнее время Вейл их не различал.

«Уже скоро. Скоро».

Поезд с грохотом мчался вглубь континента, мимо мокнущих под дождем минаретных деревьев и полынных сосен, по стальным мостам, скользким от осеннего тумана, на дикий восток, навстречу Армагеддону.

Когда Вейл проснулся, в открытую дверь лился солнечный свет, а над ним стоял тот бродяга. Вейл шарахнулся от дурно пахнущего старика и схватился за пистолет.

Бродяга попятился, вскинув грязные руки в примирительном жесте.

– Я ничего плохого не сделал! Я ничего плохого не сделал!

За дверью вагона мелькали деревья. Вдали темнела горная гряда; плавно понижаясь, она переходила в мшистые берега реки.

– Слышь, ты, держись от меня подальше! – бросил Вейл.

– Друг, ты поранил руку, – сказал бродяга.

– Не твоя печаль.

– Выглядит скверно.

– До свадьбы заживет.

Вейл вывихнул руку, когда запрыгивал в поезд. Рука не болела, но выглядела непривычно.

Четыре из пяти ногтей отсутствовали. На их месте странно бледнела кожа.