Книга сияния - Френсис Шервуд Страница 70

«Мы должны дать отпор», — написал Йосель и подчеркнул последнее слово двойной чертой. Голем так крепко сжимал в руке мелок, что его костяшки выпячивались подобно камням.

— Не убий, — напомнил кто-то. — Разве это не наша заповедь?

— Возможно, нам следует смириться с судьбой. Возможно, Бог желает, чтобы мы умерли славной смертью.

Услышав эти слова одного из членов Похоронного общества, раввин невольно испустил стон. То, о чем говорил этот человек, называется «кидуш хашем» — мученичество, дело серьезное и страшное. Была Масада. Была Анна и семь ее сыновей во время правления Антиоха Епифана. В десятом столетии евреи в южной Италии убивали себя и своих детей, дабы избежать обращения. И век спустя, во Франции и Германии, когда крестоносцы, которые хотели вырвать Иерусалим из рук мусульман, по пути взялись «очищать» от евреев города Европы.

Раввин знал, что мученики, лишившие жизни себя и своих детей, делали это не от безысходности, а в предвкушении «великого света» в Грядущем Мире, как пример веры, и лишь когда все было потеряно.

— Я знаю об этом обычае, — проговорил рабби Ливо. — Но если мы, боже упаси, должны погибнуть, я предпочитаю погибнуть, защищая нашу общину.

— Если я погибну, — сказал Зеев, — я заберу с собой одного из них. Хотя бы одного.

— Зеев, — предостерег его раввин.

— При всем моем уважении, рабби, я просто говорю то, что думаю.

Тут раздался крик городского глашатая. Девять часов, и все спокойно. Прошло уже четыре часа с тех пор, как забрали Рохель. Четыре часа. Все было очень неспокойно.

— Голем был создан, чтобы нас защитить, — напомнил кто-то.

Йосель написал: «Я могу защитить вас от нескольких человек. Самое большее — от дюжины».

— У нас нет аркебуз, нет пушек, нет луков и стрел, пик и копий, — заметил Зеев.

«Да, но у нас есть палки и камни», — быстро написал Йосель.

— Камни? — разом выдохнуло все собрание.

«Бросаемые как следует — при помощи катапульт», — написал Йосель.

— Камни против пушек?

«Есть история Давида и Голиафа», — напомнил Йосель.

— Голиаф — это как раз ты, — буркнул Зеев.

Йосель ощутил острый укол вины, словно что-то клюнуло его прямо в сердце. Ибо он любил жену этого мужчины и ничего с собой поделать не мог. А мог он лишь спрашивать себя — существует ли закон высший, чем любовь?

«Я не Голиаф, — написал он. — Разве мы, все вместе, не Дом Давидов?»

— Думаю, нам следует действовать уговорами и убеждениями, чтобы как можно дольше удерживать императора от насилия. А тем временем мы сможем подготовить себе арсенал, — понизив голос, предложил Майзель. — Мы станем тайком покупать мечи и кинжалы, разрабатывать планы…

— Мечи? Кинжалы? — презрительно переспросил Кеплер. — Они были хороши в старые времена, а сегодня годятся лишь для рыцарских турниров и праздничных шествий. Век рыцарства уже прошел.

Зеев бросил на Кеплера испепеляющий взгляд:

— Возможно, там, откуда ты прибыл, вы можете позволить себе ружья.

Он был прав, и Кеплеру захотелось попросить прощения. Перед ним стоял глобус раввина. Континенты походили на сушеные груши, моря — на выцветшую бирюзу. Кеплера не на шутку заинтересовала принадлежащая раввину модель устаревшей птолемеевой планетной сферы, где Земля находилась в небесном центре, а латунные кольцо вокруг нее изображали круговые пути других планет. И все-таки, спросил он себя: где наше место в этом мире? Кеплер, как и Коперник, понимал, что Земля вовсе не была центром вселенной, что она входила в семью планет, которые двигались по своим орбитам вокруг Солнца. Но если все так, есть ли другие места за пределами Земли, заполненные людьми и словами?

— Я могу вынести аркебузы из замка, — еле слышно пробормотал Майзель.

— Как вы сможете изъять их из-под носа у стражников? — спросил рабби Ливо.

— Вообще-то у Вацлава есть ключ от помещения, где они хранятся, — сказал Кеплер.

— Вацлав пойдет против родного отца и украдет ружья? — недоверчиво спросил Зеев.

— Он не знает, что император его отец, помните? — продолжил Майзель. — Вацлав живет в лачуге, и она немногим лучше, чем у того русского, помощника Киракоса. Кстати, когда его ребенок болел и умирал, Вацлав просил помощи у императорского лекаря, но ему отказали.

— А лекарем тогда был Киракос?

— Нет, это случилось еще до него.

Тогда Майзель послал к Вацлаву лекаря-еврея, но когда тот прибыл, ребенку уже было не помочь.

— Вацлав — чех, вернее, считает себя чехом. — Майзель, обычно скрытный и молчаливый, чувствовал себя на этом странном вечернем собрании как рыба в воде. — Славянин, воспитанный в этом городе своей матерью, городской слуга тевтонского владыки… если вам угодно — раб, который по своей воле не может покинуть замок. Вацлав принадлежит этой стране до глубины своего сердца. Поверьте, на самом деле он не слишком любит императора, хотя император — как это ни странно, — пожалуй, любит Вацлава больше всего на свете… если не считать его коллекции и того нелепого льва.

— А если я не умею сражаться? — робко спросил Зеев.

— И это говорит человек, который собирался забрать с собой хотя бы одного? — напомнил ему Кеплер.

— Йосель нас обучит. Когда придет время, у тебя достанет отваги.

А вот в этом Майзель уверен не был. Даже в отношении себя.

— А что делать женщинам? — Перл, которая до сих пор держалась необычно тихо, все же присоединилась к разговору. — Мы взрастили это общину в наших чревах.

— Перл, — укоризненно качая головой, сказал раввин, — зачем же так откровенно?

— Женщины будут лить из окон кипяток, швырять кастрюли и сковородки. Дети будут натягивать веревки поперек улиц, чтобы атакующие спотыкались. Некоторые будут дежурить на крышах, чтобы предупредить нас, когда придет враг, поднять тревогу. Они будут сваливать камни в кучи и швырять их, стрелять из луков, — обычно негромкий голос Майзеля теперь исполнился воодушевления и стал сильнее.

— Вы ничего не слышите? — перебил Зеев.

— Стража?

Раввин быстро задул свечи, и все присели на корточки.

— Я вернулась! — донесся с улицы голос Рохели, которая спрыгнула с телеги Карела.

— Рохель, Рохель! — и Зеев бросился вниз по лестнице, чтобы открыть ей входную дверь. Рохель присмотрелась и разглядела в окне тень Йоселя.

— Рохель, жена моя… — Зеев обнял ее за плечи. — Он тебя не тронул?

— Нет, император меня даже не коснулся.

На миг Рохель задалась вопросом, что было бы хуже для Зеева — если бы император ее коснулся или если бы она умерла.

— У тебя все платье в саже. Руки и лицо тоже испачканы. Что случилось?