Гаугразский пленник - Яна Дубинянская Страница 7

Округлые крыши жилищ селения уже виднелись невдалеке, когда Мильям все-таки присела отдохнуть. Справа и слева тянулись лозы, прямо перед глазами выглядывали из-под листьев зеленые бисеринки виноградин, казавшиеся особенно маленькими на толстых разветвленных черенках будущей кисти.

Через полтора месяца ягоды нальются соком, станут медово-золотистыми и продолговатыми, как глаза коз. Если, конечно, не засуха и не град — виноград Могучего, извечный враг земного винограда. Через полтора месяца старший брат Избек, третий сын в семье, вернется домой, посвященный оружием, чтобы жениться, зачать первенца и снова уйти на войну. Если, конечно, не отправится на пир Могучего в первом же бою. Через полтора месяца самый младший брат, имени которого еще никто не знает, научится улыбаться в ответ на материнскую песню. Если, конечно…

Надо идти.

Мильям поднялась на ноги, скрытая за стеной винограда почти по плечи. Пригибаясь, добралась до конца полосы и осторожно выглянула из-за густого переплетения листьев и нежных зеленых усиков: свободна ли дорога в селение? Донышко кувшина с водой из источника Тайи — его нельзя поднимать высоко — оставило длинную борозду в пыли между лозами.

Вокруг их жилища, второго по счету с северного края селения, колыхалась толпа. Пестрая и неспокойная, женская. До Мильям донеслось облачко неразборчивых, возбужденных, визгливых голосов. Откинулся входной полог, выпуская кого-то наружу, и женщины сначала отступили, а затем снова нахлынули на подворок, как волны горной речки Терзы набегают на пороги…

Началось.

— А я точно говорю. Живот-то высокий был, из такого только девки родятся…

— Не приведи! Третья дочь в семье — проклятие Могучего.

— Да велико имя Его…

— …да неведомы замыслы. И Азмет-ван не успел к сроку…

— Должен прискакать. Не увидеть первым сына, не дать ему имени — прогневить Могучего.

— Если Азмет-ван сам еще не ушел пировать к Нему — сколько уж времени ни весточки…

— Девка будет, помяните слово мое!… Если вообще разродится.

Старая Захраб-ани всегда не любила мать. Да она никого не любила, кроме своих семи сыновей, один за другим ушедших на пир Могучего, — до того, как успели обзавестись потомством. И особенно ненавидела старика-мужа, который, чтобы не прервался род, пять лет назад взял себе молодую жену, так и не родившую ему даже девочки…

Мильям опасливо подступилась к толпе, прижимая к груди кувшин. Входить сейчас в жилище ей, второй дочери в семье, было нельзя. Но как же вода?.. Вода из источника Тайи… для матери…

— Давай сюда. Быстро!

Неизвестно откуда возникшая Адигюль не взяла — вырвала кувшин из ее рук. Несколько капель пролилось на истоптанную пыльную землю. Толпа расступилась, пропуская к жилищу тонкую фигурку сестры, чуть изогнувшуюся под тяжестью на плече. Кажется, никто и не заметил… Хотя старуха Захраб, конечно, видела. Она всегда примечала все, зоркая, как кривоклювая скопа.

Кто-то дернул Мильям за платье — сначала с одной, потом с другой стороны. Младшие братья, близнецы Асалан и Нузмет, прижались к ней, словно испуганные птенцы. Говорили, что мать очень тяжело рожала их, но Мильям тогда была совсем маленькая и ничего не помнила. Еще говорили, что из двух сыновей, одновременно вышедших из материнского чрева, одного Могучий обязательно забирает на свой пир при посвящении оружием. Наивысшее счастье для воина… но она все равно очень старалась не думать кого.

— А ну идите отсюда! Нечего вам тут делать, — прикрикнул на них старший брат Хас, пятый сын в семье, самый красивый, вспыльчивый и злой. Хаса Мильям боялась. И, конечно, даже не подумала спросить, что делает здесь он сам и что скажет потом мастер по оружию.

Она увела близнецов к ручью Азру, где в жару любили плескаться все ребятишки селения. Сейчас вода в ручье была еще совсем студеной, и Нузмет, бросившийся было купаться, тут же пулей выскочил обратно, не успели упасть поднятые им тучи брызг. Более осмотрительный Асалан остался на берегу и дразнился, приставив кушам растопыренные ладони. Малыши беспечны, они легко забывают тревогу и страх.

Подобрав под себя колени, Мильям села на гранитный камень у самой воды. Солнце, подарив тепло и свет селениям, садам и виноградникам, возвращалось в небо нестерпимыми для глаз отблесками с рябого зеркала Азру. Прищурилась, опустила ресницы.

Там, в жилище, сейчас полумрак, рассеиваемый только маленьким огоньком светильника, — солнцу нельзя видеть тайну рождения человека. В жилище пусто: кроме матери, находиться там разрешено лишь повивальной бабке Ийтаб-ани и двум ее помощницам.

И еще Адиполь. Первой дочери в семье, обученной говорить с Матерью Могучего, заступницей всех земных матерей. А кроме того, с силами, куда древнее и всесильнее и Могучего, и Его Матери. Силами, питающими источник Тайи и сотни других чудодейственных родников, камней, деревьев и трав. Темными и светлыми, ласковыми и страшными, простыми и коварными. Силами, на которых тысячу веков стоит великий Гау-Граз.

Адигюль. Тайному знанию ее учила бабушка, Дарима-ани, тоже первая дочь своих родителей. Улыбка Могучего. Мать — ее вторая дочь, и она уже сейчас побаивается Адигюль.

Адигюль может взять да и ослушаться матери или старших братьев, а иногда даже отца! Она может сама избрать себе жениха и, надо сказать, уже поглядывает по сторонам: вспомнить только щуплого Арваза, да и не его одного. За трапезой она получает свою миску сразу же вслед за Айдабеком, первым сыном в семье; впрочем, Айдабек уже больше года не возвращался с войны, и неизвестно, жив ли он до сих пор.

Ее платья — из самого тонкого узорчатого полотна, накидка окрашена соком марены, а чеканку на серебряном поясе можно рассматривать часами — когда Адигюль позволяет. Платья Мильям тоже красивые, потому что достались ей от сестры, но по этой же причине залатанные, штопанные, а накидка изношена настолько, что, глядя сквозь ткань, можно пересчитать виноградные кисти на лозе… Старшая дочь. И для семьи было бы лучше, если б она осталась, единственной.

Это сыновей должно быть много. Они ведь каждый день гибнут на границе.

…Когда на закате Мильям с младшими братьями вернулась к жилищу, толпа на подворке заметно поредела. Но — была. И это означало, что еще не кончилось.

— Не разродится, — уверенно высказалась Захраб.

— …да неведомы замыслы, — прошелестел голос какой-то другой женщины.

В наступающих сумерках Мильям ловила на себе взгляд за взглядом — жалостливые, горькие… обвиняющие?.. Казалось, что все смотрят на нее, на нее одну! — и, может быть, догадываются. В самом деле, не могли же они тогда не видеть…

Это она виновата. Она посмела омочить пальцы в воде источника Тайи. Прогневить силы, которые… это же еще хуже, чем если б разбился кувшин, и о чем она думала раньше?! Мильям взглянула на свои руки: темные, худые, все в цыпках. Насмешка Могучего… И мать, конечно, уйдет к Нему. Давить небесный виноград для пира убитых воинов, как назначено всем женщинам, умершим в родах. И солнце никогда не увидит ее ребенка.