Закон затона - Дмитрий Силлов Страница 7

Справа от меня простирался корявый лес, изуродованный радиацией и полностью лишенный листвы. Местами со стволов лохмотьями сползла кора, словно кожа с живого существа, обнажив растрескавшуюся, красноватую сердцевину. Жутковатое зрелище, если честно. Правда, подобное нечасто в Зоне встречается, только в местах, где радиация такая, что даже привычным ко всему деревьям-инвалидам приходится несладко.

Либо там, где аномальный фон зашкаливает.

Я и сам чувствовал, что что-то не так. Перед глазами поплыла красноватая пелена, словно я смотрел на мир через очки с цветными стеклами. И жарковато как-то стало, что для местной вечной осени вообще явление небывалое. Неужто так на меня теперь радиация действует? Помнится, возле Монумента я не по своей воле пожелал, чтоб она на меня вообще не влияла и даже подпитывала. Может, дело и правда в этом, потому что от странного, неестественного тепла по телу разлились волны приятной бодрости. Усталость как рукой сняло – и я зашагал быстрее.

Правда, ушел недалеко.

Внезапно я осознал, что не могу оторвать ноги от земли, а вокруг сплошное болото. Камыши высокие, мох, на котором, словно капли крови, алеют ягоды клюквы. При этом видел я это все расплывчато, словно во сне. Картинка перед глазами то двоилась, то исчезала в красном мареве, то прояснялась ненадолго, слегка колыхаясь, будто нарисованная…

И в этом мороке я разглядел, что ко мне неспешно так, прямо через болото идет старый дед, одетый очень необычно. Простая холщовая рубаха, подпоясанная веревкой, на ногах штаны из того же материала и самые настоящие плетеные лапти. На голове драная шапка из тех, которые я только в учебнике истории видел, под шапкой кустистые брови, внимательные глаза, нос с широкими ноздрями, а все остальное закрывает густая седая борода чуть не до пояса. В правой руке дед держал длинную палку, по поводу которой у меня в голове медленно, словно дохлая рыба кверху брюхом, всплыло старинное слово «слега» – шест, которым, гуляя по болоту, полезно промеривать путь перед собой, чтобы ненароком не провалиться в топь по самую макушку.

– Здрав будь, мо`лодец, – проговорил бородач, подойдя поближе и сверля меня немигающим взглядом пронзительно-синих глаз. – Ты чей будешь?

Мир в кровавых оттенках по-прежнему плавал у меня перед глазами, потому я не сразу понял, о чем дед говорит. А когда сообразил, то не нашелся что ответить. Что значит чей? Я уж давным-давно свой собственный.

Дед же, устав ждать ответа, кивнул:

– Ну, нет охотки говорить, и не надо. И так вижу, что не поместных сын, а холоп незнамо чей. Но то не моего разумения дело. Тут вот какое лихо случилося. Внучка моя пошла на болото клюквы посбирать, да и пропала. Найтить бы непутевую, а у меня очи уж не те, что по молодости были. Подсоби мне, мил человек, у меня окромя нее и нету никого боле.

Говор и одежда старика были странными, но на это мой мозг, купающийся в розовом мареве, никак не отреагировал. Только сомнение возникло на тему, где ж шукать дивчину, когда окрест болото? Разве что в тех камышах пошурудить?

Где-то в уголке сознания вяло билась мысль, что я сейчас и думаю на каком-то древнеславянском наречии, но это биение словно толстым одеялом гасилось тем маревом, в котором я безвольно плавал, как пенопласт в проруби…

И я даже почти согласился помочь деду – ну как же иначе, – как вдруг ощутил острую боль в руке. Прям огнем зажгло внутри, я аж зашипел от неожиданности. И глаза опустил, чтоб глянуть, что там такое происходит. И увидел, как правая рука горит синевой от локтя до кисти и через кожу полыхает та синева цвета чистого неба – такая же, как глаза старика, просящего о помощи…

А он от такого зрелища отшатнулся, сделал шаг назад, потом еще один. Смотрю – и глаза у него потухли, обычными стали, стариковскими, водянистыми. И кровавое марево перед моими глазами вроде рассеиваться начало…

– Так ты из наших, – расстроенным голосом произнес дед. – Так бы и гутарил сразу, а то стоит как пень, слова из него не вытянешь…

Сказанное еще только осознавалось моим одурманенным мозгом, а старик уже и пропал куда-то, будто его и не было вовсе…

Я зажмурился до боли в веках, потряс головой. А когда открыл глаза, обнаружил, что стою не в болоте, а в тухлой прибрежной воде, затянутой фиолетово-зеленой ряской. Впереди раскинулось озеро довольно приличных размеров, но открытой воды в нем было мало. Его почти сплошь покрывала ряска ядовитых цветов, откуда торчали коряги, удивительно похожие на людей, скрюченных от адской боли. А может, это и были люди, из которых озеро высосало все соки, превратив в одеревеневшие мумии?

Но особо притягивала взгляд коряга, торчавшая из воды метрах в пятидесяти от берега. Покрытая каким-то белым налетом и очень похожая на старика с длинной палкой в руке, уходящего вдаль… Хотя, может, это у меня просто воображение разыгралось после пережитого – надышался ядовитых испарений, вот и померещилось черт-те чего. Чуть не утопился из-за собственных глюков, спасибо «Бритве», которая, почувствовав, что хозяин с ума сходит, саморазогрелась у меня в руке и вернула к реальности.

Я выбрался из озера, мысленно благодаря того, кто изобрел сапоги, – чуть не по колено в воду влез, а стопы сухие.

Отряхнул ноги от налипшей тины, огляделся – и увидел ржавый щит, приваренный к двум трубам, торчащим из земли. На щите была надпись на украинском языке, полустертая, но еще читаемая: «Озеро Семіходський старий. Увага! Рівень радіації небезпечний для життя!»

Предупреждение об уровне радиации, опасном для жизни, меня не особо заинтересовало – таких мест на зараженных землях везде навалом, да и вообще пребывание в Зоне здоровья не добавляет. Интересно было, что гнилое озеро называется Семиходский старик. И почему оно носит такое название, спросить уже не у кого. Конечно, не исключено, что это озеро является старым руслом реки, которые в народе называют старицами. Но тогда б логично было назвать его Семиходская старица. Потому, похоже, дело в другом…

Может, когда-то водоем был болотом, до того, как его наполнили воды Припяти, и в том болоте сгинул несчастный дед, разыскивая свою пропавшую внучку. А потом эти места стали частью Зоны, а озеро – огромной аномалией, которой, как и любой другой аномалии, нужна свежая кровь. И чего ей стоит поднять со дна старые кости и дать им новую жизнь?

Конечно, все это мои домыслы, но, как бы там ни было, от Семиходского старика надо держаться подальше. Что я и сделал, обогнув его слева, – и увидел дорогу между ним и берегом Припяти. Вполне себе взрослую асфальтированную дорогу, местами раскрошившуюся от кислотных дождей и взломанную растениями-мутантами, способными пробить даже асфальт.

То, что заболоченное озеро называется Семиходский старик, я подзабыл, а про эту дорогу помнил. Самый длинный проспект города Припять тянулся аж до одноименной реки. Зачем он такой нужен был – понятия не имею. Может, чтоб герои-атомщики после рабочего дня могли с комфортом прогуляться до пляжа и обратно? Вполне вероятно. Город строили с размахом, стараясь, чтоб работникам Чернобыльской атомной электростанции и их семьям в Припяти жилось комфортно.