Фатальное колесо. Шестое чувство - Виктор Сиголаев Страница 7

К воровству у меня особое отношение – исключительно болезненное.

Как учил нас Фрейд, великий и ужасный, – ищите аномалию психики взрослого человека в детстве. Так оно и есть. В первый раз именно в детстве меня и обокрали. В третьем классе. Мощно так обнесли. Капитально.

Я тогда, на свою беду, притащил в школу коллекцию бумажных денег царских времен. Дореволюционные купюры! Выменял их на каникулах в бабушкиной деревне на глянцевые открытки советской хоккейной сборной у одного «глубинного патриота» преклонных лет. Слов нет, открытки были хороши – с цветными портретами хоккеистов и фрагментами матчей «Красной машины», большей частью – с канадцами. Но и то, что я получил взамен, было уникально! «Государственные кредитные билеты» с пугающе непривычными двуглавыми орлами номиналом от пятидесяти копеек до десяти рублей. Да-да, полтинник тоже был бумажным, хоть и не таким цветастым, как другие деньги, – жизнь оказалась полна сюрпризов. И счастья. Обмен показался мне настолько успешным, что захотелось поделиться радостью с одноклассниками.

Поделился.

Вместе со всей коллекцией и поделился. Просто пришел с перемены, а в портфеле заветной коробки из-под конфет, где я держал свое сокровище, просто не оказалось.

Знаете, что я испытал в первую же секунду? Не поверите.

Стыд!

Острый нестерпимый стыд. И не за свою вопиющую легкомысленность, хотя стоило бы, а стыд за того человека, кто эту гадость совершил. За так и не ставшего для меня известным злодея-одноклассника. Ведь что вышло? Только что этот «нонейм», этот хренов «анонимус» вместе со всем классом ахал и охал, восхищенно рассматривая загадочные бумажки, ходящие по рукам без каких-либо ограничений с моей стороны, а потом бах! – и тупо все это своровал. У меня до этого даже мысли не было как-то прятать от друзей свое богатство, сторожить, охранять, подозревать кого-то в грядущем непотребстве. Показал всем коллекцию, похвастался, а потом просто сунул ее в ранец, стоящий сбоку под партой, и умчался вместе с братанами-одноклассниками безобразия творить по школьным коридорам. По девять лет всем! Визуально даже помню, как торчала искомая коробка среди учебников на всеобщее обозрение. Сам, получается, спровоцировал… одного из «братанов».

Вернулся с перемены – нет коробки. И меня как пришибло!

Ступор нахлынул… «стремительным домкратом». Формально вроде и знал, что такое бывает, но чтоб со мной!.. Я даже скандалить не стал. Не смог, так сказать, возопить к власть имущим от школьной администрации о попранной справедливости. Стыдно было до колик. Так и просидел оцепеневшим истуканом до конца уроков. Молча. Тупо перебирая в памяти потерянные реликвии. Прощался, стало быть.

Шок! На всю оставшуюся жизнь.

Ведь для меня тогда произошло падение прежнего мира. Революция в системе ценностных категорий. А также – суровая потеря розовых очков с наивно вздернутого от переизбытка детской самоуверенности носа, как первый безвозвратный шаг в реалии взрослой жизни. Очень похоже на лишение девственности – один раз и… навсегда.

Во всяком случае, то, что случилось, – запомнилось. Надолго.

Обида и боль тоже запомнились. И безысходность.

И… стыд, говорю же.

Понятное дело – сам дурак. Понятно, что и «бог шельму метит», и «глупость не порок», и… все такое прочее про «загубленного фраера». Только вот как-то от афоризмов и умных слов (про глупость…) легче не становится.

До сих пор.

И потом, в более поздние времена, меня тоже обворовывали – не без того. Что я, лучше других, что ли? Даже квартиру один раз обнесли с банальным взломом. Только вот остроту первых ощущений уже было ничем не перебить.

И на этот раз – подумаешь! Всего-навсего какая-то педалька.

Тьфу! Плюнуть и растереть…

Гады. Все равно обидно. Почти так же, как и в третьем классе.

Говорю же – болезненное отношение.

Я шел домой из техникума, а из головы все не выходили детские переживания о потерянных по собственной дури царских червонцах. Нет чтобы поразмыслить, как, к примеру, отыскать более актуальную потерю – музыкальную приставку для гитары. Чужую, между прочим. Как же! Не до того нам…

Мазохистам нет покоя!

Я миновал городскую танцплощадку и нырнул в скверик перед Центральным рынком. Там традиционно кучковались… коллекционеры. Значки, марки, спичечные этикетки. И старинные деньги…

Они что, блин, специально издеваются?

– Интересуетесь, молодой человек?

Дедушка, вызывающе похожий на всесоюзного старосту товарища Калинина, прицелился мне в грудь козлиной бородкой.

– Да-а… вот, гляжу, «пятерка» знакомая. До боли…

– Вот эта? Ну что ж, очень распространенный экземпляр, молодой человек. Образец 1909 года, личная подпись управляющего Госбанка царской России Шипова Ивана Павловича. Видите, какая серия? «УБ». Это, батенька мой, означает, что сия купюра выпуска периода Временного правительства. Того самого, дореволюционного. М-да. Семнадцатый год. Печатный станок работает на полную мощность. Эмиссия, знаете ли. Посему и денежки эти… гм… вельми редундантны.

– Что-что?

– Не понимаете-с? Ну да, ну да. Жаль.

Типа, куда тебе… в калашный ряд.

– Да понял я. «Распространенные», вы хотели сказать. Ходовой товар.

– Можно и так, – грустно кивнул интеллигент и поправил на носу старинные очки-колеса. – Отдам за десять рублей.

А ведь может и так статься, что именно эта синяя бумажка, похожая на маленькую почетную грамоту, как раз и есть из моей детской похищенной коллекции? Да запросто! Ходят сейчас где-то по рукам эти горькие осколки наивных заблуждений ребенка, разочарованного в самых своих лучших иллюзиях. Как кусочки разбитого ледяного зеркала из сказки Андерсена. Летают по миру и ранят сердца…

Во торкнуло-то!

– А какие у вас еще есть деньги? Полтинники царские есть? В смысле – пятьдесят копеек, не рублей. Тусклые такие бумажки…

– Вы мне будете рассказывать, молодой человек? Впрочем… есть и по пятьдесят копеек. Да вы сами гляньте – в альбоме. Полистайте.

– Можно?

– Можно-можно. Чай, не Музей Флота…

Остроумно.

Я взял в руки толстенный фотоальбом с жесткими картонными страницами. На каждом развороте – кармашки из полупрозрачной бумаги, в них купюры – парами: лицевая и оборотная стороны. Аверс-реверс. Про бумажки так можно говорить?

Вот такая денежка у меня точно была, и такая. А вот такой не было! Четвертной. Ух ты, с царем! Кто там? Александр Третий. Миротворец. Тот, который при крушении поезда на плечах держал крышу вагона, дабы спасти от травм свою семью. Царскую. И всего лишь – двадцать пять рублей. Дешево его подвиг оценили. Современнички. Обидно должно быть… ему. Было. А на пятидесяти рубликах – Николай Первый: Коля Палкин, царь шпицрутенов и шомполов. Позатягивал правитель в стране гаечки в свое время. От души. Забренчала тогда Россия-матушка каторжными кандалами, завыла этапами, настрадался народ. Зато порядок был! Поэтому и полтинник, а не четвертной.