Княжич - Алексей Янов Страница 7

– Да плевать я на них хотел! – при этих словах я натягиваю одеяло на голову.

– Чего, княжич? – вопрошает второй голос, похожий на голос Корытя.

Всего спальников у меня три человека: Корыть, мой ровесник, Тырий – старше меня на два года и боярич Веруслав, старше меня на год. Помимо спальников в штате моих дворян состояли три меченоши: Вертак, младше меня на год, Вториж, старше на два года, и боярич Нерад – мой ровесник, а также трое конюших – ровесник Усташ и два боярича – Лют и Борислав, старше меня на год и на два соответственно.

– Зачем так рано вставать, темень еще! – сон у меня стремительно проходит, но выползать из теплой постели нет никакого желания.

– На то и зима нам дана! Холодно, тёмно… – глубокомысленно отозвался заглянувший в комнату Нерад.

– Да вы, я посмотрю, прям философы!

– Кто это?

– Дед Пихто!

– Не слыхал о таком. – Нерад обернулся к Корытю. – А ты знаешь этого деда?

– Тьфу ты, – вставая я, скинул с себя одеяло. – С вами и пошутить нельзя. Давайте по-быстрому облачайте меня, иначе я окочурюсь.

– Счас, княжич, счас! – засуетились мои няньки.

Скинув длиннополую ночную рубаху, я стал при помощи дворян переодеваться в местный костюм.

На гульбище ^[2], выходящее во двор, накинув на плечи теплый кафтан с позументами, вышел Изяслав Мстиславич. Любил он иногда понаблюдать со стороны за тренировками своих воев. Но сейчас его интересовал его собственный сын, день ото дня все больше отходящий от болезни – приходящий в себя, восстанавливающий память и воинские навыки.

Сначала князь выхватил взглядом мощную фигуру наставника, возвышающегося среди своих учеников, а затем глаз князя быстро выцепил из толпы собственного сына, выделяющегося на фоне дворских своими богатыми одеяниями.

Перемога в данный момент учил княжича стрельбе из лука. Лук княжича специально был сделан для подростка – внешне почти неотличим от взрослого, но не такой тугой. Изгибы лучины лука с внешней стороны усиливались сухожилиями, а с внутренней – роговыми пластинами, прикрепленными к лучине прочным рыбным клеем. Рукоять лука и его концы имели костяные накладки. На концах они были с отверстиями, куда крепилась тугая тетива. На стрелы были насажены трехгранные железные наконечники, тыльные концы стрел оканчивались двумя коротко, наискось обрезанными соколиными перьями.

Княжич брал стрелы из покрытого бархатом колчана и пускал их в обведенный угольком кружок на доске, прислоненной к забору в тридцати шагах. Княжич старательно целился, но в доску в пределах круга впились пока лишь всего две стрелы, остальные в круг не попадали. Но и этот результат был просто отличным, если сравнивать с показателями недельной давности, когда княжича пришлось, по сути, заново учить стрелять из лука. Тогда дядька Перемога сильно разозлился, показывая княжичу, как надо держать правильно лук и целиться. В тот день князь не выдержал и сам подошел к сыну, взял у него лук и стал показывать, как класть стрелу, тянуть тетиву. Объяснял, что надо прикрывать левый глаз, а правым надо сразу вместе увидать перо стрелы, жало наконечника и тот кружок на доске, а затем, не виляя луком поднять его с наложенной стрелой немного кверху. Ведь стрела летит не прямо, а падает по дуге. До доски тут шагов тридцать, значит, лук надо поднять самую малость, а если будет сто шагов, то больше. Если сбоку ветер дует, то лук надо повернуть немного к ветру. И только выполнив все эти нехитрые правила, можно пускать стрелу в полет. После подробных отцовых объяснений княжич с ходу поразил мишень, чем очень порадовал отца!

Князь с любовью смотрел на своего наследника, сказал сам себе чуть слышно, но горделиво:

– Надежа моя! Вот только какое наследие я ему оставлю? Зарой, Смоленск, а может… Киев?!

Его мысли вновь вернулись к нелегким думам о своем княжестве, ныне отторженном от него его же собственным родным братом Святославом Полоцким. Он вспомнил, в каком отчаянно тревожном и горестном смятении вернулся осенью из Смоленска – взбунтовавшегося, а затем и охваченного мором города. Его тогда одолевали и поныне одолевают тяжкие думы. Сколько бессонных ночей Изяслав Мстиславич провел за последние месяцы в этих тяжких раздумьях! А теперь на горизонте опять замаячил Смоленск, медленно, но верно выскальзывающий из цепких рук Святослава.

– Скоро уж все и решится! – произнес вслух князь. – Нет, нипочем не устоять Святославу Полоцкому!

Увидев подходившего боярина Дмитра Ходыкина, Изяслав Мстиславич тихо произнес с заговорщицким видом:

– Ну как, боярин, готов? Скакать тебе надобно завтра же, не мешкая.

– Как есть готов, княже!

Изяслав Мстиславич дал последние наставления боярину и отпустил его.

– Все сполню, княже, – покорно, с поклоном уходя, попрощался Дмитр.

Изяслав Мстиславич проводил взглядом уходившего боярина. Князь собирался отплатить брату той же монетой: при помощи несших убытки смоленских бояр и купцов подбить смоленский люд на открытой бунт против полоцкого захватчика.

Вернувшись в горницу, князь завалился спать. А сразу при пробуждении гаркнул на детского из сторожевого отряда, охраняющего княжеские покои:

– Владимира Изяславича ко мне вызови!

День сурка продолжался, следуя своему привычному графику. Легкий завтрак, тренировки до изнеможения, послеобеденная сиеста. Не успел я задремать, как был бесцеремонно разбужен княжеским дружинником. В неизменном сопровождении пары дворян я поплелся к Изяславу Мстиславичу.

Князь завел привычку регулярно просвещать своего обеспамятевшего сына относительно военно-политического расклада сил на Руси, о родственных связях между князьями и многом другом. Тринадцатилетний княжич, несмотря на потерю памяти, становился, по мнению Изяслава Мстиславича, день ото дня все более разумным, иногда Изяславу даже казалось, что не с дитем он разговаривает, а с взрослым мужем. Учитывая все эти изменения, князь сделал вывод, что, сообразуясь со словами местной лекарки, болезнь в мозгах княжича выплавила из них всю детскость раньше положенного срока. Что, в общем-то, не плохо, учитывая, что ближайшие родичи сыну спокойно княжить в Смоленске не дадут.

– …поэтому, сыне, через пару недель так вдарим по твоему стрыю ^[3], что навеки дорогу в наш град забудет, – задумчиво поглядывая на сына, вещал ему Изяслав Мстиславич.

– Неужели, отец, у тебя в Смоленске нет верных людей, чтобы в Святослава Полоцкого стрелу из-за угла пустить. Не станет его, так Смоленск к нам сам как перезрелое яблоко в руки упадет, – спросил я у князя.

– Не вздумай об этом никому говорить и даже думать забудь об этаком злодеянии! – Изяслав Мстиславич воровато оглянулся по сторонам. – За столь подлое братоубийство ты и весь твой род навеки изгоями станут. Да сами горожане тебя за такие дела выгонят, а на Руси тебя ни один князь не примет. Думаю, что и немецкие крули подле себя такого Каина тоже держать не станут, а значит, две дороги у тебя будет – в монастырь, грехи замаливать, или к немцам наемником, скрывая всю жизнь свое княжье происхождение. Даже если кто, не дай бог, – Изяслав Мстиславич перекрестился на икону, – и лишит тебя отчего княжества, никогда не опускайся до братоубийства. Всегда сможешь себе найти другое княжение, на крайнем случае в кормление какой-никакой город враги изгнавшего тебя князя всегда дадут. Тот же Новгород чуть ли не каждый год князей у себя тасует.