Радио Хоспис - Руслан Галеев Страница 68

Две последние сигареты в пачке оказались сломанными. В коробке уныло грохотала последняя спичка. Этот день и правда подходил к концу, и не было, наверное, смысла оттягивать его финал. Стас заставил себя встать, выключил так и не вскипевший чайник, выключил конфорки, прихватил пепельницу и ушел в комнату.

Повалившись на жалобно скрипнувшее кресло-кровать, дотянулся до валявшегося на полу блока, вынул пачку, выбил сигарету, закурил. Почему-то вспомнился давний пьяный вечер в гараже из тех времен, когда Стас еще работал водителем в автопарке Управления. Роберта Шенкеля тогда не было среди участников застолья, Стас даже не был уверен, что тот уже работал в Управлении. Кажется, праздновали чей-то день рождения… А среди водительского состава был тогда такой Йозеф Азеф, то ли поляк, то ли австриец польского происхождения, без разницы, но вроде как в прошлом, до войны, учитель в закрытой частной школе классического образования. И вот теперь, этим вечером, в гулкой тишине квартиры, где даже не подведенные часы, остановившись, не издавали своего заполняющего пространство клацанья, Стасу вспомнилось, как Йозеф, пьяный в хлам, раскричался ни с того ни с сего, нес чушь какую-то, угрожал всем отсутствием будущего, в общем, вел себя по-свински, но довольно безобидно. А потом сказал, так же внезапно утихомирившись, что вообще-то волчицами в Древнем Риме называли проституток и даже публичные дома назывались лупанарии. А значит, и крылатая фраза «Homo homini lupus est» [15], возможно, имеет совершенно иное значение. Высказав это, Йозеф Азеф как-то сник, потерял интерес к миру сущему и очень быстро уснул. К радости большинства собравшихся.

Стас вдавил окурок в пепельницу и несколько мгновений пытался заставить себя раздеться. Потом все же встал, побросал одежду прямо на пол, лег и мгновенно уснул.

* * *

Верил ли Стас снам? Трудно сказать, но да, пожалуй, он верил в то, что сны – это нечто большее, нежели бессмысленная смена сюжетных обрывков на обратной стороне век. Однако стоило ли верить в то, что сны несут, стоило ли пытаться докопаться до истинного значения этих видений? Откровенно говоря, Стас никогда всерьез не задумывался об этом.

Той ночью он спал неспокойно, то и дело просыпаясь. То ли оттого, что ветер набрасывался на дома, лупил в стекла и выл, как перепивший футбольный болельщик, то ли напряжение минувшего дня не давало нервам покоя… Так или иначе, сон был рваным, как старый истлевший парус «Марии Целесты». А в памяти сохранилось и того меньше.

То Стасу казалось, что он бредет в толпе испуганных людей, покидающих захваченный город. Кем захваченный? Проснувшись, он не мог вспомнить точно, то ли просто бандой уголовников, и тогда это было понятно, тогда это как-то увязывалось с десятком подобных эпизодов из собственной жизни Стаса, когда города, захваченные бандами вооруженных отморозков, потерявших человеческое лицо, покидали обездоленные жители. И где бы это ни происходило: в Хорватских горах, под жестоким солнцем испанской сиесты, не знающей разницы между войной и миром, на неверных, заносимых песком дорогах Ливийской пустыни, – везде, где испуганное человеческое стадо покидало насиженные, родные, вросшие в души места, он видел это выражение лиц, пустоту в глазах… А потом ему вдруг начинало казаться, что город захвачен и не людьми вовсе, а некоей тварью, чудовищем… И, наверное, у этого варианта тоже было свое значение, но думать об этом не хотелось. Наспех стянув одежду, Стас заснул, воспоминание рассыпалось в пыль, которой утром уже нельзя было придать форму. Его место занимали другие сны.

Снежная пустыня без конца и края, ледяное небо, усеянное звездами, похожими на проколы в черном полотнище. И ужас от осознания, что он не знает, куда идти, что, куда бы он ни пошел, вокруг будет все та же ледяная пустыня. Стас снился себе ребенком, впервые за долгое время. Но в детстве он редко видел снег. На зиму его всегда отправляли в Кению, где у Анатоля Бекчетова имелись друзья в христианской миссии – богатые, влиятельные и образованные. Сейчас все это кажется бессмысленным набором слов: Кения, миссия, образование… Проснувшись и пристально глядя в темноту перед глазами, все еще чувствуя остатки ледяного ужаса, Стас пытался понять: а это-то что могло значить? И, разумеется, не понимал.

Лишь под утро приснился интересный сон, но, открыв глаза, Стас не смог вспомнить его содержания, лишь сохранился в памяти веселый выпивоха в каком-то убогом баре, который знал тысячу историй, любил их рассказывать, но еще больше любил выпивку. Стас проснулся, улыбаясь, и только потом понял, что пробуждение не было естественным. Кто-то стучал в дверь. Сон слетел как не бывало, но страх не пришел. Стас вдруг понял, что все, абсолютно все его достало и, кто бы там ни пришел, ему не удастся уже пропихнуть даже крошку страха сквозь глухую стену этой всепоглащающей усталости.

Да, в последнее время все чаще ходили слухи о каких-то арестах по ночам. Якобы от Особняка после полуночи разъезжаются в разные районы города черные машины, а потом кто-то не выходит на работу, кого-то не могут отыскать родственники и так далее. Не то чтобы Стас абсолютно не доверял этим слухам, просто он знал, что в тревожные минуты, а именно такие, очевидно, настали для человечества, городские легенды полнятся самыми тревожными образами, а совершающееся зло многократно увеличивается в размерах за счет слухов, баек полушепотом, мрачных разговоров на пьяных кухнях. К тому же машины у особистов были не черные, а самые разные. Был даже точно такой же, как у Стаса, «Студебеккер». Несомненно, политические перестановки и следующие за ними кадровые пертурбации всегда приводили к тому, что прежнее порой удалялось самыми жестокими способами, порой доходившими до откровенной бесчеловечности. И все же в повальные ночные аресты Стас не верил. Единичные – возможно. Вот только он, Стас, сам того не желая, видимо, таки перебежал дорогу людям, разъезжающим на самых разных машинах. Так иногда бывает, когда пытаешься спасать невиновных, докапываться до истины, делать свое дело. Причина проста (и это Стас также понимал четко): понятия «вина», «истина» и даже «дело» для общественной системы не имеют значения, только для ее элементов. Потому что система – это механизм вроде разностной машины Управления. Ее вращает лишь одна сила – функциональность.

И лишь подойдя к двери, Стас вдруг понял, что стук совершенно не характерен для тех, кто приходит допрашивать, арестовывать и в целом чувствует себя хозяином жизни. Стук был неуверенным, робким, словно тот, кто стучал, делал это, оглядываясь и, скорее уж, боясь разбудить соседей, чем добудиться до хозяина.

– Кто там?

Приглушенный женский голос ответил из-за двери:

– Откройте, пожалуйста, меня прислал отец Карл.

Отец Карл – такое имя принял Йозек Данек, надев сутану. Стас открыл дверь, оставив лишь цепочку. Выглянул. В коридоре, опасливо вглядываясь в открывшуюся щель, стояла девушка лет двадцати пяти в черной одежде храмовой прислуги. Стас смутно помнил из рассказов Йозека о том, что при храме работало несколько семей, не монахи, именно прислуга.

– Одну секунду, – попросил Стас, чувствуя себя идиотом, стащил с вешалки осенний плащ и, надев на голое тело, запахнулся. Скинул цепочку и кивком предложил зайти.