Живые тени ваянг - Стеллa Странник Страница 66

В отличие от Батавии, деревня не только не разрослась, но и вовсе усохла, как бы постарела. Видимо, новые жители не хотели строиться рядом с крепостью колонизаторов, ну, а старые настолько привыкли к этим местам, что не в силах были их покинуть. Они просто-напросто доживали свою жизнь, ничего не выстраивая нового и даже — не облагораживая старого. Ветхие домики служили символической крышей, главным образом — от дождей. А вся обычная деревенская жизнь протекала под открытым небом или под легкими навесами. Здесь женщины готовили еду, стирали и чинили одежду, кормили семью, начиная от главы семейства и заканчивая грудными детьми — они были в каждом дворе.

Дом, куда они вдвоем с Катариной принесли «порочное дитя», Альберт нашел легко. Три раскидистых дерева с необъемными стволами стояли, как и прежде, вдоль утоптанной босыми ногами деревенской улицы. Со стороны казалось, что листья этих исполинов зеленеют круглый год, но Альберт, уже познавший яванскую природу, отлично понимал, что это не так. Деревья меняют свое зеленое платье, но делают это так незаметно, сбрасывая по нескольку пожелтевших листочков, что трудно уловить моменты «одевания» и «раздевания».

Под тенью деревьев играли несколько ребятишек лет трех, а может, и пяти. Они высыпали из корзинки цветные камешки и раскладывали их по кучкам, видимо, сортировали. Игра сопровождалась громкими выкриками: «о-го-го», «а-а-е-е» — в их боевом кличе преобладали гласные. Альберт поймал себя на том, что начал приглядываться к лицам детей. Боже, да что же это он! Сын Катарины сейчас намного старше!

На открытой полянке с выжженной травой горел костер, над которым висел на толстой перекладине почерневший от гари котелок. Рядом сидела на пенечке старуха и помешивала варево длинной палкой. Подобие юбки, затягивающей ее сухие бедра, совсем пообветшало, а грудь и вовсе была неприкрытой. Старуха оторвала взгляд от огня и уставилась на Альберта. Ее и без того тонкие губы вытянулись в скептическую улыбку — Альберт понял, что она его узнала. Когда он с Катариной приехал сюда в тот злополучный день, он попросил эту женщину немного покормить младенца, ссылаясь на то, что у жены, якобы, пропало молоко. Он не сказал ей, что собирается оставить малыша навсегда…

Старуха продолжала работать мешалкой. Она молчала. Альберт дал знак солдатам оставаться в экипаже и подошел к костру поближе. Он знал совсем немного слов по-явански, и поэтому к разговору подготовился заранее.

— Я вернулся.

— Вижу.

— Я не мог прийти раньше… Меня направили по службе в Амстердам… А жена… Жена… умерла.

Старуха отложила в сторону мешалку и внимательно посмотрела на него. Она словно пыталась уловить в его словах обман.

— Ты хочешь посмотреть на сына?

— Да.

Он был рад, что этот вопрос прозвучал именно так, а не иначе, что она не спросила его о том, хочет ли он забрать мальчишку.

Старуха кому-то крикнула. Из дома выбежала девочка лет десяти, взяла из рук, скорее всего, своей бабушки, мешалку и начала ею двигать. А старуха дала знак Альберту идти за ней. Они пошли по утоптанной деревенской улице — она чуть впереди, рассекая высохшей обвислой грудью свежий воздух, тянувшийся со стороны леса. Этот лес подступал к деревне плотной стеной, будто ожидая, когда та совсем состарится и умрет, и тогда можно будет занять и эту территорию.

Они остановились возле дома, рядом с которым возвышалась деревянная скульптура какого-то божества. Скорее всего, здесь жил скульптор или художник, они любят украшать не только свои дома, но и дворы. А порой ставят скульптуры вообще на улице, вот как сейчас. И для чего? Альберт не понимал смысла подобных «вольностей». Ему казалось, что у дома должны быть определенные границы, и если они очерчены забором или крепостной стеной, совершенно не нужно хозяйничать за их пределами.

На открытой террасе сидел пожилой мужчина в окружении нескольких мальчиков лет десяти-двенадцати. Дети доставали какие-то предметы из невысокого плетеного короба-сундука, что стоял рядом, на циновке. Альберт присмотрелся: ба, да это же были куклы! Он видел точно такие на представлении, устроенном однажды в Батавии в честь приезда знатных гостей из Амстердама. Он тогда хорошо рассмотрел туловище куклы на бамбуковом стержне, конец которого и держал кукловод. Тот так ловко двигал этой палочкой, кажется, кто-то назвал ее чем-пуриной, и кукла размахивала руками, поднимала и опускала их, и даже — сгибала в локте.

Альберту всегда казалось, что искусством в этой стране занимаются только люди, не обремененные мыслями о хлебе насущном, ну, а те, что живут в деревнях, только и знают, что выращивать рис и кофе, или их диковинные фрукты. И поэтому он не просто изумился увиденному, но даже проникся к туземцу уважением: если человек мастерит кукол или дает представления, то он должен быть необычайно талантливым.

Мужчина что-то сказал по-явански, причем, очень быстро, скороговоркой, поэтому Альберт не понял и посмотрел на старуху. Она в ответ четко произнесла:

— Это — его сын.

Мастер уставился на Альберта, он начал его так внимательно разглядывать, что тому стало не по себе. В это время мальчики оторвали свои взгляды от содержимого сундучка, приподняли головы, а некоторые — и вытянули шеи, чтобы из-за высокой перегородки террасы увидеть белого человека. И Альберта пронзили эти глаза. Да, это были глаза Катарины, но только — темные. Точно такие же открытые и бездонные, точно такие же чуть печальные, с поволокой. Это были ее глаза! Альберт стоял, пораженный увиденным, и не мог произнести ни слова.

И тут он почувствовал, что от него ждут ответа — старуха повторила вопрос, гораздо громче и настойчивее. Чтобы выйти из забытья, Альберт перевел взгляд на нее и только тогда понял, что старая спрашивала, возьмет ли он сына. Клубок мыслей завертелся в голове, напоминая о том, чей это ребенок и после какой близости взрослых людей он появился на свет. Но Альберт встряхнул головой, словно сбрасывая эти мысли, и уверенно произнес:

— Да.

После маленькой паузы он добавил:

— Я приехал сюда специально за сыном.

Старуха и мужчина о чем-то начали спорить, это был даже и не спор — Альберту поначалу так показалось, а оживленный диалог о мальчике. Видимо, они понимали, что этот белый человек не сделает ребенку ничего плохого, напротив, тому будет гораздо лучше в чужеземной стране. Он сможет научиться хорошему ремеслу, овладеть языками, развить свой талант.

Старуха тихонько позвала мальчика, и тот спустился с террасы и подошел к незнакомцу. Он оказался невысоким и очень хрупким, так что на вид ему можно было дать не больше десяти лет. Но Альберта это не смущало — глаза Катарины он смог бы узнать из тысячи глаз. Мальчик стоял, потупя взгляд, и разглядывал носики ботинок белого господина, удивляясь тому, что не видно пальцев на ногах. Он был так ошарашен новостью о том, что может уехать из деревни, что пока не знал, хочет ли этого.

Они вернулись в дом старухи, и она вынесла мальчонке светлые шаровары, такие маленькие, видимо, они не будут закрывать даже коленки. Скорее всего, это и была его праздничная одежда. Когда садились в экипаж, где уже придремали солдаты, мальчик неожиданно спрыгнул на землю и побежал в дом. Альберт подумал, что тот решился на побег, и не знал, что делать: бежать за ним, или послать солдат. Но через несколько минут беглец вернулся, видимо, он забыл в доме ценную для него вещь, а может, хотел попрощаться с какой-то игрушкой, или с домашними духами.