Насмерть - Борис Громов Страница 66

Нет, оно понятно, что в бою основная задача командира — осуществлять руководство. Но этому правилу легко соответствовать, когда ты — командир полка или даже дивизии, я уж не говорю про армию. А вот если в подчинении у тебя неполный пехотный взвод, а с трех сторон на тебя прут примерно полторы тысячи весьма недружелюбно настроенных ребят… Короче, командовать я все же пытался, но исключительно в те моменты, когда не был занят тем, что старался кого-то убить или, наоборот, не позволить кому-то убить себя. Да и вообще, как это часто бывает в таких случаях, позже я так и не смог составить в памяти единую картину боя. Все больше эмоции и ощущения.

Бьющий в плечо прикладом автомат, запах раскаленного металла и сгоревшего пороха, который только называется бездымным. На самом деле если его сгорает много в одно время и в одном месте — та еще дымовая завеса получается. Едва слышимый за грохотом десятков разнокалиберных стволов звон латунных гильз по бетону и асфальту. Мерзкий визг рикошетов и осколков, свист пролетевших мимо пуль, негромкие хлюпающее-чпокающие звуки, с которыми они пробивают человеческую плоть. Бьющий по прикрытым тонкой кожей перчаток острый гравий, летящие в глаза песок, пыль и мелкий сор, сыплющиеся на голову, плечи и спину мелкие обломки кирпича и бетона. Сорванный то ли шальным осколком, то ли просто каким-то камешком кусок кожи на левой щеке, теплая кровь заливающая лицо и шею, ее приторно-солоноватый вкус на губах.

А вот при попытке вспомнить хоть что-то конкретное в мозгу мелькают только какие-то бессвязные обрывки. Помню, как метался от окна к окну по развалинам недостроенного многоэтажного дома, возле которого был спрятан контейнер со спутником и отстреливал прущих в атаку бредунов, едва успевая переводить «галку» оптического прицела с одной суетливой фигурки на другую. Помню, как позже тащил в сторону бывшей проходной «Прогресса», к которой по территории центра пробились сразу несколько бредунских бээмпэшек, два ящика, набитые гранатометными выстрелами и тубусами с пороховыми зарядами и как кувыркаясь под огнем, словно стая свихнувшихся акробатов мы эти самые чертовы БМП жгли. Как одна из них все же прорвалась и, перемахнув через осыпавшийся грудой ломаного кирпича забор, омерзительно заскрежетав траками по рвущемуся под ними железу, буквально в лепешку раздавила мой УАЗ. Но и сама не ушла от возмездия, словив бортом кумулятивную гранату, и весело вспыхнула буквально в нескольких шагах от того, что еще только что было отличным внедорожником. Помню как подвывал по-волчьи в эфире вошедший в раж обычно меланхоличный и спокойный Бекетаев, как он довольно порыкивал после каждого удачного выстрела. Как вдруг переставали отзываться на вызовы мои парни… Как прямым попаданием тридцатимиллиметрового снаряда буквально в мелкие ошметья разметало только что стрелявшего по наступающим бредунам в паре шагов от меня Валерку Глущева. Как попал-таки под удачный выстрел бредунского ПТУРа наш бронетранспортер, резко вильнувший в сторону и на полном ходу проломивший тонкую стену какого-то ангара и уже там вспыхнувший темным жирным пламенем… Как вдруг заморгал на моем «Кенвуде» индикатор вызова на нешифрованном канале и в эфир вышел сам Черный Полковник.

— Эй, наемник, ты там не сдох еще?

— Не дождешься, мля…

— Как грубо, Михаил, — по тону явно чувствуется, что старый мухомор резвится. — А я вот тут с тобой пообщаться хотел, за жизнь поговорить, а ты хамишь… Нехорошо…

— А не о чем нам с тобой общаться, — грубость грубостью, а время потянуть — это дело хорошее, пока мы тут болтаем, кто-то из моих успеет магазин патронами набить или позицию сменить.

— Так прямо и не о чем? — интонации в голосе полковника мне совсем не нравятся. — А по мне — так вполне есть… Вот о нем, например… Как тебя зовут, сынок?

— Да пошел ты, сука! — слышу я в наушнике голос Шутея, водителя нашего бронетранспортера Димы Ильинского.

— Ну, что ты будешь делать, — в голосе Полковника слышна притворная грусть. — И этот хам. Правду говорят: каков поп — таков и приход. Видно, пора вас, наемнички, хорошим манерам поучить.

Полковник отключается, а буквально через пару-тройку минут со стороны позиций бредунов мы слышим страшные, полные муки и боли крики. Крики человека, с которого заживо снимают кожу. Когда Шутей замолкает, Полковник снова выходит на связь.

— Ну, что, Великан, или как там тебя. Вот мы и еще одного человечка твоего прибили. Да и до него нескольких. Как, еще раз показательную экзекуцию провести не хочешь? Ты ж у нас мужик крутой, «всех убью, один останусь»… Ну, что, готов снова удаль свою показать? Или очко жим-жим?

Ладно, гнида старая, поглумись пока… Эх, жаль, что на самом деле я до тебя добраться не смогу, а то б поговорил я с тобою «тет на тет». Хотя… А почему, собственно, и не попробовать? Как ни крути, почти полтора часа форы мы Курсанту выиграли. При удачном раскладе он сейчас уже где-нибудь в районе Августовки, а то и Большой Черниговки, а все силы Полковника — тут. Разве что мелкие дозоры за границей приглядывают, но те даже с одиночным «свинобразом» связываться не рискнут, а уж если мангруппа пограничников навстречу выйдет — так и вообще говорить не о чем. Так что, выходит, задание мы все же выполнили. Жаль только, что назад не все вернутся. Так это работа у нас такая, все мы, когда на нее соглашались, знали, чем дело кончиться может. Либо тугим звенящим кошельком, либо… Либо как сейчас: автомат с половиной примкнутого «бубна» патронов и четырьмя магазинами-«сороковками» неприкосновенного запаса, три гранаты, АПС с двумя магазинами и нож. И решимость драться до конца. Нормальный расклад, бывало и хуже.

Провожу ладонью по мокрому, потному ежику волос, жалея, что нету с собой ставшей такой привычной за этот год черной банданы, достаю из «мародерки» и цепляю на лямку РПС нож.

— Готовься, старый ты, ластоногий [77]мудак, «летучая мышь» [78]тебя убивать идет.

У бойцов ОМОНа не было своего единого на всех символа, зато он был у армейских разведчиков. Я в разведке честно оттрубил два года, а, как говаривал незабвенный прапорщик Комаров: «Разведчики не бывают бывшими», так что назваться так у меня есть полное право.

Никто из парней не пытается меня остановить, они уже давно поняли то же, что и я. Нам отсюда не уйти, все мы умрем посреди этого болота, бывшего когда-то большим и красивым городом. Но даже умереть можно по-разному. Странно, но ни малейшего страха я не чувствую, только ледяное спокойствие и легкое любопытство. Интересно, сколько бредуны дадут мне пройти после того, как я выйду из-за укрытия? На то, что я смогу дойти до Полковника — надежды, разумеется, никакой, но вот сколько я успею пройти, прежде чем из меня сделают решето? Десять метров, двадцать? Да уж, мля, «Делайте ваши ставки, господа, делайте ваши ставки»… Но, видимо, умереть мне снова не суждено.