Боги мира реки - Филипп Фармер Страница 65

— Я не американец, как вы знаете, — помолчав, промолвил Уильямс.

— Терпин сказал мне, что вы русский, — отозвался Бертон, выпуская дым. Сам бы я в жизни не догадался.

— Я родился в черном гетто города Киева. Тогда меня звали Родион Иванович Казна.

— Занятно, — сказал Бертон. — Я и не знал, что в России были негры… Ах нет, беру свои слова обратно. У русских действительно были чернокожие рабы.

Пушкин был потомком одного из них.

— Очень мало кто об этом знает, поскольку российские правители тщательно скрывали сей факт, но в разных городах России в гетто жило около двенадцати миллионов черных. Они были потомками рабов. Русские обыватели так же хотели с ними смешиваться, как американские белые — со своими неграми, и правительство, правда, негласно, одобряло и даже насаждало такую мораль.

Несмотря на это, межрасовые сношения все-таки происходили. Чистоту крови не сохранишь в неприкосновенности, как ни старайся. Восставший член не знает предрассудков. Один из моих прадедов был белый русский, а дед так и вовсе узбек. Азиат, он даже говорил на каком-то тюркском языке, так и не выучил русский.

Зато меня как следует выучили марксизму. Я стал верным сторонником принципов Маркса — в том виде, как он их изложил, но не в том, какой они приняли на практике в России. Я вступил в партию, однако очень скоро понял, что достичь в ней командных вершин мне не светит. Мой удел — сидеть внизу, оставаясь вечным стрелочником.

Я бы попробовал пойти в армию, но черных всех поголовно загоняли в Сибирь охранять границу с Китаем. Политбюро не желало оставлять нас на западе. Мы привлекли бы к себе внимание, и тогда сразу стало бы известно, как нас притесняют. А Советам это было ни к чему, тем более что они вечно тыкали Америку носом в расовую дискриминацию. Поэтому нас старались убрать с глаз долой.

В школе я учился отлично, хотя качество обучения там было похуже, чем в школах для белых. Конечно, меня подогревали честолюбивые устремления, но не только. Я хотел учиться, хотел все знать. Читал гораздо больше, чем задавали, и особенно преуспевал в языках. Это одна из черт, которая меня в вас и привлекла. То, что вы знаете так много языков.

Начальство прослышало обо мне в основном потому, что они искали агитаторов, которых можно было бы внедрить в Штатах. Меня попросили предложить свои услуги добровольно, и я согласился. Без особого энтузиазма, разумеется. Я не хотел наводить их на подозрение, будто я соглашаюсь лишь для того, чтобы потом исчезнуть в Гарлеме. Вообще говоря, у меня не было намерения предавать их. Я знал, кто они такие и как ко мне относятся, но я был русским марксистом и презирал капитализм.

Хотя в ту пору я уже не верил в осуществление Марксовой мечты об отмирании государства после того, как пролетариат возьмет власть во всем мире. Это казалось мне утопией. Мне легче было поверить во второе пришествие Христа; оно, по крайней мере, было возможно, хотя и маловероятно. Но стоит правящему классу забрать в свои руки власть, и он нипочем ее не выпустит. По крайней мере до тех пор, пока революционеры не вырвут ее силой, а затем новые верхи ухватятся за бразды правления крепче прежних. Естественное отмирание государства, упразднение законов, полицейского насилия и бюрократического аппарата, самоуправление личностей на основе любви, добросердечия и самоотречения — все это чушь собачья. Никто в нее по-настоящему не верил, хотя партийцы делали вид.

С другой стороны, никто особенно и не старался воплотить эту догму в жизнь. А на энтузиастов смотрели как на дураков или контрреволюционеров.

Уильямс, ускользнув с польского сухогруза, затерялся в дебрях Гарлема.

Там он занялся своей ПиА (пропагандой и агитацией) среди множества черных и белых либерально настроенных групп. Но три недели спустя подхватил гонорею.

— Это было мое первое, но отнюдь не последнее венерическое заболевание.

Судьба ополчилась против меня. Только я вылечился от этой постыдной болезни, как тут же заразился ею снова. Я попал в Соединенные Штаты Гонококкии и никак не мог оттуда выбраться. Выздоровев вторично, я решил воздерживаться от секса. Ничего не вышло. Я был слишком озабочен. Трижды снаряд в одну и ту же воронку не падает, сказал я себе. По статистике я никак не мог заразиться еще раз. Но заразился.

Кагэбэшный связник прознал о его болезни, доложил по начальству и передал Уильямсу депешу. «Ваши социальные болезни, — говорилось в ней, угрожают вашей безопасности и мешают эффективно работать. Держитесь подальше от женщин и грязных общественных уборных!»

После чего при встрече с Уильямсом связник всякий раз осведомлялся, нет ли у него гонореи. Уильямс, который начал избегать женщин и заработал тем самым репутацию гомосексуалиста, честно докладывал, что триппера нет. К счастью, связник не спрашивал его о сифилисе. Уильямс в ту пору как раз подвергся жестокому нападению бледной спирохеты.

— Клянусь, я понятия не имею, откуда ее подцепил. Я был целомудрен, как Робинзон Крузо до встречи с Пятницей. Я не знаю. Некоторые люди просто подвержены несчастным случаям. Может, я как раз один из тех редких бедолаг, проклятых судьбой или диалектическим материализмом, которые подхватывают бактерии на ветру и через замочную скважину? Может, я склонен к венерическим заболеваниям? Этакий одинокий сексуальный бродяга, вечно натыкающийся на бандитов — Иессеев и Иаковов из мира микробов? Но одно я знаю точно: особого толка от моего шпионажа, подрывной деятельности и пропаганды не было.

Слишком много времени я проводил в кабинетах врачей.

Узнав, что сотрудники ФБР, а может, и ЦРУ, расспрашивали о нем врачей, Уильямс доложил об этом связнику. Через час ему велели уехать в Лос-Анджелес и внедриться в организацию чернокожих мусульман. Связник дал Уильямсу автобусный билет, объявив, что КГБ не может себе позволить оплачивать воздушные полеты.

По дороге на запад Уильяме подцепил гонорею на заднем сиденье автобуса.

— Да, Бертон, вам смешно! Теперь я и сам могу над этим посмеяться. Но тогда, поверьте, мне было не до смеха.

Рассказ Уильямса, с лирическими отступлениями и длинными вставками, длился уже целый час. Бертону было интересно, хотя он и понимал, что уединяться слишком надолго не совсем учтиво.

Биллу Уильямсу удалось-таки стать членом организации черных мусульман.

Но когда его товарищи узнали, что у него гонорея — которой он заразился уже в Лос-Анджелесе, вылечив подхваченную в автобусе, — они вышвырнули его вон.

А затем, прослышав о том, что он шпион — правда, ошибочно приняв его за агента ФБР, — пустили по его следу убийцу.

Начиная с этого момента Бертону стало трудно следить за рассказом.

Нужно было вычертить схему, чтобы удержать в памяти все побеги, перестрелки и передряги, которые пришлось пережить несчастному Уильямсу. Он удрал в Чикаго, оттуда — в Сан-Франциско, где его избили и изнасиловали в баре для геев. Пораженный гонореей с носа и кормы, как он выразился, Уильямс бежал в какой-то городок штата Орегон, предварительно ограбив кагэбэшного связника, отказавшегося его финансировать.