Книга сияния - Френсис Шервуд Страница 65

Один лишь разговор о своих планах не в меру возбудил императора. В углу зевал разбуженный Петака. «Дорогой мой зверь, — с гордостью думал его хозяин, — ты тоже должен жить вечно». Да, они с Петакой должны навеки остаться хозяином и любимым животным.

— Ты нашел в Каббале заклинание, посредством которого можно создавать жизнь. Теперь найди там заклинание, которое сделает меня бессмертным.

— Но там нет такого заклинания, ваше величество. Продление жизни, отсрочка смерти… это не в моей власти.

— То же самое можно было сказать и о создании жизни, раввин. Разве ты не сделал голема собственными руками, не оживил при помощи слов? Безусловно, продлить жизнь тоже не так уж сложно.

— Ваше величество, с Каббалой не шутят.

— Спасение жизни императора, собственной жизни и жизни всех обитателей Юденштадта — ты это называешь игрой?

— Нам не нужны войска, чтобы защитить Юденштадт.

«В конце концов, у нас есть Йосель, — напомнил себе рабби. — Йоселя достаточно».

— Не нужды войска? Очень хорошо, рабби, замечательно. Тогда просто раскрой мне секрет вечной жизни.

— Но, ваше величество, Келли и Ди должны обеспечить вам вечную жизнь, как вы сами только что сказали.

В этот миг, едва произнеся эти слова, рабби Ливо возненавидел себя. Ибо попытка спасти себя за счет других противно Закону и ему самому не по нраву.

— Я хочу жить вечность и еще один день. Одна формула хороша, а две еще лучше.

— Но, ваше величество…

— Я хочу быть уверен, раввин, абсолютно уверен.

— При всем моем уважении, ваше величество, мы можем быть уверены только в…

— Я хочу того, чего хочу, и не меньше, — император капризно топнул ногой.

— Прошу вас, сир. У нас есть обычаи. Написано, что…

— Давай, Ливо, я объясню попроще, — император шагнул вперед. — Если ты не предоставишь мне формулу, Юденштадту не жить.

— Ваше величество? — ошеломленно выдохнул раввин.

— Если тебя не тревожат несколько крестьян с факелами, как тебе тогда понравятся пики, пушки и аркебузы? Что, если все новейшие орудия обрушатся на те же самые осыпающиеся стены, на те же самые соломенные крыши, на ваших женщин, ваших детей? Что, если словенские стражники маршем пройдет по вашему жалкому городишку — а за ними вся императорская армия? И те, кто уцелеет, будет изгнан за пределы империи?

— Но ваш отец Максимилиан обещал евреям безопасное прибежище. В стародавние времена королева Либуше увидела сон о нашем появлении. Здесь Богемия. Здесь не может произойти ничего подобного.

— На самом деле здесь Прага, часть Священной Римской империи. Это может произойти где угодно, раввин. Позволь я тебе напомню, что ты гость в моей стране. В христианской стране.

— Мы защищены хартией, ваше величество.

— Пергамент сжечь еще легче, чем солому, раввин.

— Десять заповедей, ваше величество, высечены в камне.

— Ну-ну, раввин. Несколько ударов доброй кувалдой…

При этих словах многие из собравшихся ахнули.

— Разумеется, я шучу, — с легкой нервозностью сказал император.

Киракос был заинтригован. Император мог начать с самой слабой или предельно натянутой посылки и тем не менее выстроить на ней самый что ни на есть логичный аргумент. Его величество положительно находился по ту сторону рассудка, сохраняя при этом исключительное хитроумие. Первоначально миссия Киракоса заключалась в том, чтобы представиться искусным лекарем-беглецом, спасающимся от жестокости турков, и исключительно искусным лекарем. Однако, прибыв ко двору императора с рекомендациями, среди которых не было ни одной подлинной настоящей, он начал демонстрировать истинные чудеса, поскольку действительно обладал даром врачевания. Как только у Киракоса оказалась счастливая возможность слегка нарушить шаткое равновесие власти Габсбургов путем нарушения еще более шаткого равновесия в голове императора — с какой радостью эту новость приняли в Стамбуле, с каким благоволением к нему тогда отнесся сам султан Муххамед! Впрочем, Киракос никогда не забывал о том, что этот самый Муххамед заказал по шелковому шнурку для каждого из своих девятнадцати братьев. Однако теперь его, несомненно, ожидало не иначе как чествование, которое устроит правитель: венки из бархатцев, блюда с миндальным печеньем, танцующие девушки и смеющиеся мальчики. Но странное дело: мысль о скорой победе вызывала ощущение какой-то пустоты. «Нет-нет, Киракос, — мысленно предостерегал он самого себя. — Не следует никого жалеть. К чему тратить время на сожаления? Тридцать тысяч турков и сербов пали в битве на Косовом поле».

— Что вы говорите, ваше величество? — лоб раввина стал одного цвета с его призрачно-белой бородой, и высокий старик вдруг словно уменьшился в росте, как будто в нем что-то надломилось.

— Я говорю о том, раввин, что если мне не раскроют секрета бессмертия, все пражские евреи будут убиты. Все просто и ясно.

В гостиной, и до этого не особенно шумной, наступила такая мертвая тишина, что слышно стало дыхание Петаки.

Йосель, выступив вперед, жестом показал, что хочет кое-что написать.

— Очень хорошо, — император направился к угловому столу. Йосель последовал за ним.

«Если с головы еврея упадет хоть один волосок, — написал Йосель, — никакого секрета бессмертия не будет».

— Он знает секрет? — спросил император у раввина.

«Мы все его знаем, но каждый знает лишь часть, фрагмент, — быстро написал Йосель. — Если не все из нас останутся живы, секрет бессмертия будет утерян».

— Туше! — воскликнул Киракос. — Прекрасная игра, Йосель, просто превосходная!

— Но что, если это правда? — пролепетал император.

— Это неправда, — сказал Киракос. — Так или иначе, у вас есть бабочки.

— Да-да, у меня есть малышки-бабочки. Но я не понимаю тебя, Киракос.

Зеев был в полном недоумении. Какой секрет? Каков был ответ на то, о чем только что заявил голем?

Рохель не умела читать. Она не знала, что написал Йосель, не понимала, что происходит, и ясно осознавала лишь одно: им, евреям Праги, снова угрожает страшная опасность.

Кеплер был потрясен. Он не ожидал такого поворота событий.

Браге почувствовал, что должен срочно облегчиться.

— Послушайте, рабби Ливо, — сказал Киракос. — Уверен, император хочет, чтобы вы отправились домой и изучали там свои книги. Вы и ваш, так сказать, эрзац-сын.

— Нет, погоди, погоди…

Императора снова охватила паника.

— Мы должны договориться о времени, месте, способе… Ни один еврей не должен покинуть города, понятно? Ни один еврей. А теперь все прочь отсюда, прочь, убирайтесь, у меня болит голова. Кроме тебя, — он указал на Рохель. — Ты останешься.