Небо цвета крови - Сергей Попов Страница 64

Любому миру, даже самому непоколебимому, когда-нибудь приходит конец — таков суровый закон жизни…

Пятница, 9 сентября 2016 года

Надолго задерживается в Истлевших Землях изменчивая, несолнечная осень. Вплоть до позднего ноября, дышащего короткодневной сумеречной зимой, бродят по измятой, протравленной дождями земле утренние бархатисто-пепельные туманы, шумят и буйствуют ветра, придавливая проросшие за лето чахлые травы. Необыкновенно молчалив в эту пору предрассветный час. Скрипнет где-нибудь в лесу отжившая свой век ветвь, утомленно подаст голос живность или сонно заплещется кислота в переполненном пруду от угодившего в него камешка — и звуки эти уже резвыми конями мчатся по всем окрестностям, звеня, будят накрытые зябкой темнотой пустоши. В середине дня, когда воздух в достаточной мере прогревается, вбирая запахи перегноя, серы и песка, по-особенному дивным выглядит никогда не меняющийся небосклон, обретает странный, несвойственный лилово-пунцовый отлив, позолотные блески. В такие моменты у всякого зеваки появляется возможность полюбоваться редкостным — раз за весь год — полетом голубых соек — красивых певчих птиц очаровательного лазурного цвета, — послушать упоительную трель. Вечером, когда на исковерканных ливнями развалинах разыгрывают жуткую фантасмагорию рваные тени, роскошными пурпурно-медными бантами украшается закат, горит вселенским пожаром такой обманчиво близкий и в то же время недостижимо далекий корд горизонта, не угасая, истекает ярчайшей палитрой всех оттенков красного. Ночь же наделена своим неповторимым диким волшебством. Глухая и черная, как в январе, она всегда наполнена волчьим тоскливым воем, эфемерным эхом, множественными непохожими друг на друга шорохами, шелестами. И пускай первые заморозки приходят с большой отсрочкой, разрешая людям еще порадоваться не до конца ушедшему теплу — холод с приходом тьмы все настойчивее напоминает о себе, без приглашения проходит в человеческие жилища, студит обитателей…

Время, меняющее мир, словно скульптор камень, не прошло мимо и дома Флетчеров. Немало оно подарило им благих и запоминающихся дней, не меньше оставило взамен скверных и дурных. Больше года уплыло с того рокового похода в Грим, едва не обернувшегося настоящей трагедией. Еще живого, залитого кровью Курта Дин вместе с купленным генератором привез на плохеньком фургончике бродячего торговца, согласившегося взять с собой попутчиков, лишь спустя четверо суток, к глубокой ночи. Супруга, в заикании от накатившего ужаса, дрожа и захлебываясь слезами, с не уходящим чувством опоздать, потерять мужа, без спирта, продезинфицировав хирургические инструменты над огнем, под светом фонаря, прямо на полу, приступила выковыривать пули из плеча, руки и поясницы. Едва оправившаяся после лихорадки дочка, впервые увидев отца таким — беспомощным, вопящим, извивающимся, как червь, — на нервной почве ослабла умом, замкнулась, разучилась разговаривать, не шла ни с кем на контакт. Казалось, все — теперь участь семьи предрешена, надолго сгустились тучи и вряд ли в будущем предвидится что-то хорошее, но история эта получила неожиданную развязку, знаменательный переворот — через месяц Курт быстро пошел на поправку, налился силой, точно созревший фрукт.

— Служил — стреляли, не задевали, наемником был — стреляли, невредимым выходил, а тут за пару лет пятнистым стал, будто конь, всего пометили… — с улыбкой вспоминал он, поскрипывая на кровати, обновленным взглядом осматривал напарника, пришедшего с охоты, — … и живой ведь все равно, целый… наверно, все же бог приглядывает за мной одним глазком…

— Ну, бог-то богом, конечно, а поблагодаришь его потом, когда придет время, а сейчас — жену: она тебя из лап смерти всегда вытаскивает, смертно бьется с ней за твою неуемную душу. Ей вообще памятник при жизни ставить надо! Мировая женщина! — отвечал Дин, подсаживался рядышком. И воздыхал, заглядывая в по-ребячьи светящиеся глаза своего друга-страдальца: — Эх-х… Мне б такую жену… Крепкими руками держал, целовал пламенно, молился…

Окрепнув, хозяйски твердо держась на ногах, Курт сдержал свое обещание: избавился от денег, как и собирался, — утопил в пруду и больше никогда о них не вспоминал. А потом забеременела Джин, колесом закрутились события. За помощью ей, хлопотами, расширенным кругом обязанностей, в суете дней никто и не заметил прошедшего лета, а там — выпал первый снег, пришла в себя и заговорила Клер. Охваченная радостью в ожидании скорого появления братика или сестренки, какая-то повзрослевшая, сознательная, поменявшаяся — сама взялась ухаживать за матерью, категорически не подпускала мужчин. Затем нахлынули очередные проблемы с припасами. Дорога для Курта и Дина в Грим была заказана — все пути на подходе к городу контролировали люди Дако, обыскивали даже караванщиков-завсегдатаев. Выживали отныне только за счет охоты: втридорога выменивали у торговцев часть шкур и мяса на медикаменты, топливо и одежду. Бывало, всем семейством голодали, когда волки на время покидали здешние леса, делили последний сбереженный провиант, сидели без света и тепла, потому что требовалось экономить бензин. Но вскоре, двадцатого февраля этого года, здоровенький, голосистый, с широкими выразительными и серебряными глазами, как у Курта, родился желанный ребеночек — крохотный мальчишка, сразу получивший от матери имя Бобби. Его рождение вдохнуло во всех вторую жизнь, куда-то сами собой исчезли невзгоды, трудности. И не успели счастливые Флетчеры толком свыкнуться с мыслью, что стали родителями во второй раз — через несколько месяцев случился презабавный конфуз: малыш сказал свое первое слово «папа», но не Курту, как ожидалось, а Дину, улюлюкая, потянулся к нему пухленькими розовыми ручонками.