Небесные Колокольцы - Максим Макаренков Страница 64

Ворожея замолчал, тяжело отдуваясь, полез в ящик стола за папиросами, но тут же отдернул руку и, дергая щекой, выпрямился в кресле.

— Я правильно понимаю, — все так же мягко заговорила Логвинова, — что подозреваемого вы упустили, при этом погибли ваши сотрудники и сотрудники милиции, погибло двое гражданских, разрушено жилое здание, а улик практически никаких? — безжалостно подвела она итог.

Ворожея беззвучно открывал рот, силясь вымолвить хоть слово, но его опередил Воронцов:

— Позвольте мне, Елена Александровна. — Голос его звучал ровно, но в душе поднималась волна бешенства. Она не должна была мстить ему вот так — ломая жизнь другого человека, случайно подвернувшегося под руку.

Что он говорил дальше — тоже помнил не слишком хорошо, но, судя по всему, вбитые за годы службы рефлексы не подвели: обстоятельства дела и свои соображения он изложил толково. Во всяком случае, молчание после того, как он закончил, оказалось не таким тягостным.

А он устал.

Он смертельно устал и не хотел больше находиться рядом с этой мертвой оболочкой, оставшейся от того человека, за которого он когда-то хотел отдать жизнь.

Он тяжело поднялся и, не прощаясь, вышел из кабинета.

* * *

Весной республиканцы перешли в наступление, и какое-то время казалось, что конец войны не за горами.

В госпитале, куда Влад угодил в мае, царило довольно легкомысленное настроение. Раненые с удовольствием разглядывали вывешенную в вестибюле карту и радостно передвигали флажки — дальше, дальше, в сторону западной границы. Спорили — куда придется ехать, когда выпишут, будут ли бои еще на своей территории, или уж сразу махнем по Европам.

Влад был лежачим, вниз не спускался, но тоже поддавался общей радости. И все же порой интонации в духе «шапками закидаем» его раздражали.

— Это потому что с койки не поднимаешься, — жизнерадостно тряс пустым рукавом сосед по палате, — вот делом займешься, сразу повеселеешь.

Может, он был прав, но Владислав никак не мог избавиться от предчувствия, что этот взлет закончится большим падением. Вслух он этого не говорил, способностями ясновидца не обладал, поэтому отмахивался от дурных мыслей, объясняя их усталостью и бездельем.

Но предчувствия сбылись. Накаркал ворон.

К середине месяца вести с фронта становились все тревожнее. Чем дальше, тем меньше было шуточек и залихватских частушек про то, как драпает враг. Затем пришла страшная весть о том, что в окружение попала значительная часть армии. Вырваться удалось едва ли одной десятой.

К тому времени как линия фронта неумолимо поползла на восток, Влад уже перешел в разряд ходячих больных. Он тоже спускался смотреть на карту. Теперь передвигать флажки стало тяжкой обязанностью. Раненые мрачно смотрели на черную линию, которая миллиметр за миллиметром прогибалась все глубже внутрь страны. Каждый штришок на карте — сметенные города и села, кровь и смерть. Влад, как и многие другие, просил врача выписать его, сил не было смотреть на эту темную линию, все более напоминавшую разверстую чудовищную пасть. Он понимал, что медленное продвижение — это ненадолго. В любой день может быть прорыв — и рейх перейдет в наступление. Честь рода Воронцовых требовала встретить этот день не на постели в тылу, а в окопах. Да и просто невозможно было торчать тут, в безопасности, когда весь курс под пулями.

Сегодня он опять повторил просьбу. Врач скривился было, но потом махнул рукой.

— Черт с тобой, — буркнул он, — в другое время я б тебя к койке привязал, но… Завтра выпишу.

— Почему не сегодня? — поинтересовался Воронцов.

— По кочану, — рявкнул эскулап, — завтра, значит — завтра.

Получив столь содержательный ответ, Влад спустился вниз и уселся на крыльце. Он нарочно не стал смотреть на карту, но теперь его так и подмывало вернуться и глянуть — вдруг что изменилось в лучшую сторону.

Впрочем, один день ничего не решает. Не такая уж он важная фигура, Владислав Воронцов, чтоб без него республиканцы не смогли выиграть войну. А выиграть ее теперь будет нелегко.

Последние слова он произнес вслух. Или нет, вслух он пробормотал про важную фигуру… А вот ответил ему кто-то другой.

Владислав поднял глаза.

Перед ним стоял Трансильванец…

— Ты мне нужен, — сказал Трансильванец, когда они с Владом медленно прогуливались по крохотному больничному саду. От калитки и обратно, к крыльцу. Он совсем не изменился, их чудесный приглашенный преподаватель. Теперь он выглядел Владу ровесником. Ну разве что военная форма, при виде которой Воронцов непочтительно присвистнул: оказалось, тот, кого они принимали за штатского щеголя, был в звании полковника. Ну и звали его теперь по-другому.

— Почему я? — задал наконец Влад дурацкий вопрос.

— Тут было две страницы комплиментов, — устало отозвался Трансильванец, — я очень придирчиво отбираю людей. Если говорю, что нужен мне ты, значит, это так и есть.

Нет, все же он изменился. Владу раньше не доводилось видеть, чтоб Трансильванец был напуган. А сейчас в темных глазах мелькнуло что-то похожее на страх… Нет, не страх — за себя Трансильванец не боялся нисколько. Но древний ужас перед Бездной был ведом и ему.

— Это будет конец, Ворон. — Трансильванец поймал его взгляд. — Ты не знаешь, что они творят и чему служат. И даже если я расскажу тебе все, что узнал о них сам, — а кое-что я скажу обязательно, — всего кошмара ты не поймешь.

— А ты понимаешь?

— Нет. Для того чтобы понять это до конца, надо… Как минимум надо идти тем же путем. Просто знай, что допустить этого нельзя. Будет конец всему.

Они еще раз прошлись до калитки и обратно.

— Вряд ли ты собираешься действовать библейскими методами, — кисло сострил Влад.

Трансильванец усмехнулся, становясь прежним.

— Вполне библейскими, — ответил он, — в книге, которую ты, подозреваю, даже не открывал, сказано: «Я дал повеление избранным Моим и призвал для совершения гнева Моего сильных Моих, торжествующих в величии Моем… [8]Я накажу мир за зло, и нечестивых — за беззакония их, и положу конец высокоумию гордых, и уничижу надменность притеснителей». [9]

— Значит, я избранный? — усмехнулся и Влад. — Только дальше там сказано: «Луки их сразят юношей и не пощадят плода чрева: глаз их не сжалится над детьми». [10]

— Удивил! — вскинул руки Трансильванец. — Нет, такого не будет. Бесчестить жен и разбивать младенцам головы тоже не понадобится. Но признайся, приятно быть избранником божьим, даже если в Бога не веришь.

— Так не Бог же меня избрал.