Страх. Книга 2. Числа зверя и человека - Олег Рой Страница 63

– Это он на отца Александра намекает, – тихо сказала Мария, передернула плечами и всхлипнула.

Я кивнул и ободряюще прижал ее к себе.

– Но я не собирался сдаваться, – продолжал Ройзельман. – Я снова стал искать свою веру. Как ни странно, я нашел ее там, где совершенно не ожидал – в проповедях одного молодого священника, горячих, как расплавленная сталь. Если бы он знал, как я воспринимал его слова!

Он говорил, что в человеке соединены две природы – божественная и животная. И я неожиданно для себя решил, что его слова истинны. Хотя и в совершенно ином смысле. Наша животная природа – это наши страхи и неврозы, чувства и страсти, все то, на чем основываются суеверия, предрассудки и, в конечном счете, все религии. Экстраполируя это положение, я нашел корень зла. Он известен нам как человечность, как сострадание и как мораль. Именно то, что мы в своем заблуждении называем добродетелью.

Зал возмущенно загудел.

Но это ничуть не смутило оратора, он горделиво выпрямился, окинул присутствующих насмешливым взглядом и невозмутимо продолжил:

– Как известно, мораль – всего лишь обобщенный опыт общественной жизни на данном ее этапе. В таком ключе мораль оказывается вполне полезна для общества в каждый конкретный момент. Но для развития человечества, для его эволюции мораль – это тормоз, это балласт, это сеть и плеть, цепь и ошейник. Именно мораль делает человека рабом.

Но в чем ее сила? Ее сила в наших привычных привязанностях, в наших собственных чувствах и желаниях, во внушенных нам порочных идеях альтруизма. Так вот, я утверждаю, что все это ненужный балласт. Для того чтобы человечество эволюционировало, двигалось вперед, развивалось, ему нужна постоянная, ничем не ограниченная борьба каждого с каждым. Как гонка вооружений двигает вперед науку, в том числе и академическую, так и отсутствие вашего слюнявого гуманизма заставляет совершенствоваться человечество в целом и каждого индивидуума в частности. Гуманизм, и это самое смешное, вреден для выживания и совершенствования человека как биологического вида. Гуманизм обеспечивает выживание слабейших, а выживание и развитие биологического вида требует, чтобы выживали лучшие, самые сильные и совершенные его экземпляры. Те, которых ваша мораль сковывает, дабы их совершенство не обидело и не ущемило, боже упаси, слабеньких. Вас пугает, что в природе сильные пожирают слабых? Но засилье вашей морали приводит к тому, что в человеческом обществе слабые пожирают сильных. Едва я это понял, я стал стараться избавиться от морали раз и навсегда, а избавившись, обрел настоящую, истинную свободу. И вернул себе веру.

Я верю в человечество, но совсем не так, как раньше. Я верю в то человечество, зерна которого я посеял. В новое человечество, лишенное того, что называется человечностью и гуманизмом. В человечество, для которого моральным будет то, что целесообразно. И для того чтобы создать такое – новое! – человечество, я и запустил свою Программу.

Мои дети появляются на свет непорочно, не от плоти, крови и похоти. Нет, они созданы чистой наукой. Родители только жертвуют для этого биологический материал, не более того. У детей Программы нет никакой связи со своими родителями, кроме некоторого количества общих генов. Но общих генов у нас хватает и с обезьянами, и даже с коровами. Вы же не станете из-за этого отказываться от бифштекса? Кстати, в Африке, Азии и Южной Америке обезьян едят – и не переживают по этому поводу. Вот и дети Программы не станут переживать по высосанным из пальца поводам. Они руководствуются не какой-то там моралью, не уродливой совокупностью неврозов и комплексов, а чистой целесообразностью. Я знаю одного из детей Программы, который действовал именно так. Для достижения своих целей он обрек собственную мать на двухмесячную кому с АР на ноге. Она, естественно, умерла, но он достиг своей цели.

Я покосился на Макса, побелевшего, как стены операционной. Его губы беззвучно шевелились, и, даже не умея читать по губам, я знал, что он повторяет одно слово – «неправда».

– И теперь мои дети живут среди вас. Ваши женщины, которых я так легко, используя примитивнейшие методы нейролингвистического программирования, сначала сделал совершенно стерильными, а затем заставил с радостью отдавать конечности в обмен на детей (чтобы получить нужный результат, нужно было всего лишь усилить и изменить по вектору материнский инстинкт), носят их на руках. И они – что самое замечательное – даже не задумываются, что нянчат в объятиях собственных будущих могильщиков.

Вы! Да-да, вы все, кто сейчас слушает меня, все сколько-то там миллиардов – неандертальцы, а они – кроманьонцы. Они придут вам на смену и безжалостно уничтожат вашу порочную культуру и вашу ущербную мораль!

Мы дружно обернулись в сторону манежа. Оленька и Аня играли деревянной пирамидкой, Аня как раз пробовала одно из ее колец на зуб. Валя, лежа на спине, сосредоточенно шевелил пальчиками на ногах и задумчиво хмурил белесые бровки, а Вера перевернулась на животик и пыталась доползти до брошенной Олей погремушки.

На могильщиков человеческой расы они походили как-то не очень.

Ройзельман, все более увлекаясь, продолжал:

– Полагаю, после этих слов начнется новое избиение младенцев. К счастью, сейчас не первый век нашей эры, да и «иродов» маловато, нынешние правители безвольны и нерешительны – так что детей Программы уцелеет более чем достаточно. И уж точно вы никогда не найдете среди них и не уничтожите моего собственного Иисуса. Того, кто завершит начатое.

Придет время, и семена, брошенные мною, вырастут, и тогда наступит время моего настоящего триумфа. И мне совершенно безразлично, увижу я это или нет. Я горжусь! Я сделал то, что хотел: изменил мир и усовершенствовал Человека. Не из ребра, а из костей конечности я делал новых людей. И не только «ев», но и «адамов». Теперь я Бог.

Зал, кажется, затаил дыхание. Или это казалось нам, затаившим дыхание перед гигантским телеэкраном, с которого – глаза в глаза – глядел на нас безумец:

– Сейчас я уйду, но перед этим не могу удержаться от одной маленькой личной мести. Макс, я знаю, что ты видишь меня. Так вот, Макс. Ты ведь знаешь, как ты появился на свет? Как Анна была безутешна после гибели мужа? Она все бы отдала, чтобы заполучить ребенка от мертвеца. А мне – мне хотелось, чтобы именно она стала первой участницей еще не Программы – эксперимента! В память о тех днях, когда мне казалось, что я люблю ее. И я сказал, что немного генетического материала Эрика сохранилось.

Он сделал паузу. На Макса страшно было смотреть.

– Конечно же, я солгал, – продолжал Ройзельман как ни в чем не бывало. – Но она мне поверила. Кстати, если бы я применил чистый партеногенез, так называемое «девственное размножение», ты был бы девочкой, точным клоном самой Анны. Правда, я не уверен, что в биокопировании есть хоть какой-нибудь смысл, ведь прогресс обеспечивается вариативностью, которую, в свою очередь, гарантирует именно половой процесс размножения – одна особь из двух исходных клеток. Но, разумеется, генетического материала Эрика у меня не было. Поэтому – отчасти из лени, отчасти по другим причинам, о которых я не хочу говорить – я использовал свой собственный генетический материал. Ну и слегка подкорректировал, улучшил, так сказать, и усовершенствовал исходники, именно поэтому ты получился такой… способный. Но это как раз пустяки. Подумай о другом: ты – продукт соединения генов Анны и моих. Перевожу для неучей: я – твой отец.