Фатальное колесо. Шестое чувство - Виктор Сиголаев Страница 62

Я вдруг почувствовал, как зачесалось в уголке глаза.

Старый добрый Хаим! Главный костюмер и гример академического русского драматического театра имени Луначарского. А по совместительству – тайный инструктор спецслужб самых разнообразных силовых структур. Подозреваю, что и не только наших. И не только инструктор: от деда Землей обетованной разило за версту. Только неизвестно, кто еще на кого работал: Хейфец на Моссад или Моссад на Хейфеца.

Уже и не узнаем.

Там, где был Хейфец, – там всегда куча вопросов.

«Послушайте, юноша! Кто здесь еврей, в конце концов? Я или вы? Прекратите злоупотреблять вопросительными знаками и вытягивать из меня за кошачий гениталий мое же собственное время! Эйзе шоаль. Шлимазл…»

Жалко-то как!

Не ожидал даже, что так потрясет меня эта новость.

– Да уж… – только и сказал. – Хабуб Хейфец. Вот он бы меня загримировал! Ему бы я доверился.

– Будто у него учеников не осталось.

– Да-да… И я, между прочим, один из них.

Аниськин недоверчиво потер затылок.

– После твоей фантастики про наше дурацкое будущее… Не знаю даже, верить или нет?

Мои мысли повторяет.

– Вообще, мне без разницы. Хочешь верь, хочешь не верь. Что изменится? Старика уже не вернуть…

– Старика уже не вернутть. А попробуй угадать с одного раза: у кого учился наш внештатный гример Костик Платов?

– Да ладно!

– Вот тебе и «ладно». У деда! Сам-то Костик… так, финтифлюшка. Парень… что из вечных «Костиков». Работал с дедом в костюмерной: принеси, подай, пошел вон, не мешай. Но! По-любому – Хейфец ему доверял и кой-чему все же научил.

Я кивнул несколько рассеянно.

– Натаныч абы кого рядом с собой терпеть не стал бы. Характер!

– Вот именно! Костик сейчас работает гримером и костюмером вместо деда. Понятное дело – наши к нему часто обращаются: загримировать кого для операции, труп сфотографировать поддельный, кровью залитый. Да много чего разного…

– Вряд ли этот Костик Хейфеца переплюнет, – задумался я, – но как вариант…

– А я что говорю!

Хороший аргумент он мне привел. Но… шестое чувство!

Мне вообще не нравилась вся его идея – запустить подсадной уткой на «таблетку» меня, любимого. Все кричало во мне – не вздумай! Хреново все это закончится. Шестое чувство – это вам не цацки-пецки!

Да и… прямолинейно все это выглядело бы со стороны наших противников. Слишком очевидно: только самбист нам всю схему рассказал и нате – вот он, казачок засланный. Сидит ждет, когда к нему Трафарет собственной персоной заявится.

Глупо.

– Послушай, Аниськин, – еще раз пытаюсь его убедить. – У нас же есть Шурик Егорочкин. Саша План. Он, на минутку, настоящий наркоман… почти уже, если я его не прибью раньше. Он нигде не засвечен, кроме тихой «наркомановской семьи», которая никуда не лезет и нигде не светится. И он действительно может иметь реальные мотивы стать клиентом Трафарета. Ты меня внимательно слушаешь?

– Допустим. Давай тогда шуруй к своему Егорочкину и уговаривай его нам помочь.

Быстрый какой!

– Подожди-подожди. Вечер уже. Техникум не работает, торопыга! В лучшем случае – завтра поговорю. И в лучшем случае – завтра твой «Маскарад» и начнем реализовывать.

Он вздохнул сокрушенно.

– Наверное…

– И смотри еще что. Завтра – «Маскарад». А еще через день директриса художественной школы может назвать нам фамилию Трафарета! Ты понимаешь, к чему я клоню?

– Я не собираюсь ждать два дня!

– Тьфу ты, баран.

– Ты базар-то фильтруй.

– Мои самые искренние и глубокие извинения, гражданин начальник.

– Не паясничай.

– Не два дня. День! Всего день подождать.

– «Нам бы день простоять да ночь продержаться!»

– Вот именно, – сухо бросил я, понимая, что все равно этот толстый лоб упрямства не пробить хрупкой тростинкой здравого смысла. – Видишь? Нужные книги ты в детстве читал! Что ж ты вырос таким непрошибаемым?

– А твоего Сашика маскировать не нужно? – пропустил Аниськин мой риторический вопрос мимо ушей. – Костика будем привлекать?

Я размышлял недолго.

– А знаешь что, тащи его. Мало ли, вдруг пойдет все не по плану, а Шурику еще жить и учиться в этом городе.

– Все пойдет как надо.

Как мне надоело с ним спорить!

Я отвернулся от Аниськина и подошел к окну. Снова залюбовался городом.

Повезло же балбесу с квартирой: красотища какая из окна! Надо предупредить его – если доживет, чтоб не вздумал продавать хату в 90-е, когда в городе поднимется риелторский беспредел и тараканьи бега. Все тогда продавали-покупали – как с цепи сорвавшиеся. А потом после четырнадцатого года – локти кусали. И я в их числе…

На дворе мерзкий ноябрь, а город – как конфетка!

Эффект грамотно продуманной застройки на холмах, изобилие зданий в классическом стиле и белоснежный материал стен. Инкерманский известняк. Камень хоть и желтеет со временем под солеными ветрами и солнцем, но… сам видел: строительный рабочий пройдется по поверхности железной пневмощеткой – и стены как новые! И ничего не надо ни подкрашивать, ни подбеливать. Разве что – подштукатурить местами. И декор алебастровый подправить…

О! А это во мне стройбат заговорил. Четверть века на стройках и стартах северного космодрома – тоже вам не хухры-мухры. Чудес насмотрелся! А ведь у нас с отцом – династия получается. Он – сварщик-строитель, а я… строитель-политработник. А как, интересно, в этой реальности выйдет?

Поживем – увидим.

– А эта квартира… ты говорил, от матери тебе досталась? – повернулся я к Аниськину от окна.

– От матери.

– А отец на фронте погиб?

– Погиб.

– А как вам двоим в сорок шестом сразу двушку дали? Весь город же в руинах лежал!

– С подселением, – отмахнулся Аниськин. – Нас с матерью сюда на уплотнение сунули. Четверых подвинули. У соседей дед с бабкой через год преставились. Парень был, старше меня, так тот на мине подорвался в развалинах. А мать его все бросила здесь и в Тулу укатила, к родственникам. Там сытнее было. Вот мы и остались.

– А вас двоих не стали уплотнять?

– Нет. Не престижно здесь… было. Город строился как бешеный – жилья хватало и на окраинах.

– А расскажи, как… как тут все было после войны. Где работали, чем жили, как отдыхали. Пацаны во дворе хулиганистые были тогда?

– Был тут такой… Сенька Прыщ…

И Аниськин мне поведал всю свою историю.