Нечестивый Консульт - Р. Скотт Бэккер Страница 62

Больший ужас заключался в том, что это в конечном итоге предвещало. Если сейчас демон распоряжался его телом, то возвращение этого тела Маловеби всё же оставалось возможным… ибо хоть он и был похищен, но ведь не уничтожен! И он всё ещё мог строить планы спасения – не имело значения насколько жалкие, у него по-прежнему могла быть какая-то цель. Но тот факт, что его собственная голова болтается у бедра Анасуримбора, давал понимание, что в этом случае о ней можно говорить, скорее, не как о тюрьме, а как о трофее – взыскующей душе, умалившейся до иссушенного взора.

И что же ему теперь делать? Он не был способен задать себе этот вопрос, не разразившись тирадами, полными бесплотной ярости, проклиная Фанайяла за его безумное тщеславие, Меппу за его ересь, а Ликаро за само его сердцебиение, за его преступную способность дышать.

Он него не ускользнула пророческая ирония случившегося, ибо он, казалось, и сейчас мог глазами своей души узреть ятверианскую ведьму так же ясно, как видеть солнечный свет. Псатма Наннафери наблюдала за ним из зеркала, обводя чёрной тушью полузакрытые глаза, а юные губы её при этом кривились в злобной старческой усмешке:

И теперь ты хочешь узнать свою роль в происходящем?

Во всяком случае, в его воспоминаниях эта встреча преследовала его даже чаще и настойчивее, нежели столкновение с Анасуримбором. Он сумел осознать – и по прошествии времени убеждался в этом всё больше, – что его постигла именно та судьба, которую ему и напророчила проклятая ведьма, – наблюдать, свидетельствовать происходящее, словно какой-то читатель, не способный даже прикоснуться к проносящимся мимо событиям. И никого не способный спасти.

Но лишь сейчас, болтаясь у бедра Аспект-Императора, пока тот увещевал униженные толпы с высоты скалы, ставшей кафедрой проповедника, Маловеби в полной мере постиг ужасающую суть своего проклятия.

Только сейчас… взирая на Голготтерат.

У него не было сердца, но то, что он ощущал вместо него, стало золою и пеплом.

Даже внезапное появление на Обвинителе принца Цоронги не смогло сбить его с волны ужаса. Ну конечно мальчик сумел выжить и добраться в такую даль. Ну конечно теперь его ожидала смерть, ибо его отец приказал Маловеби сговориться с врагами Аспект-Императора. Какие бы чувства он ни испытывал по отношению к наследному принцу, все они были опрокинуты и без остатка поглощены сияющей золотой мерзостью, возносящейся к облакам позади истерзанного Цоронги…

Голготтерат! Он существует. И горе тем, кто оказался достаточно глуп, чтобы отрицать это. И горе тем, кто бросает своих сыновей, словно счётные палочки, делая ставки против этого факта.

– Всё сущее отвергает тебя! – вскричал окровавленный юноша, простёршийся ниц под нависшими над ним угрожающими фигурами Столпов, но всецело слепой к бедствию, пронзившему покрывало Небес у него за спиной. Искусное творение, оскорбительное в своей необъятности и ставшее благодаря немыслимым масштабам подлинным богохульством. Образ, вызывающий постоянное, гложущее душу чувство надвигающейся катастрофы – золотые ножи, извечно вонзающиеся в беззащитное чрево Мира.

И люди – Люди! – заполнившие равнину, расстилающуюся перед этим ужасом. Люди, кричащие и топчущие ногами жуткое пепелище Шигогли.

Цоронгу заставили принять церемониальную позу покорности, а затем, крепко связав, незамедлительно скинули с выступа Обвинителя. По соизволению Шлюхи Маловеби удалось рассмотреть происходящее достаточно подробно – все содрогания и гримасы, все черты и ужимки, свидетельствующие об унижениях и муках. Но за рыдающим мальчиком вздымались Рога, подпирая собой Небеса, Инку-Холойнас…

И Маловеби мог думать лишь об одном – всё это время… Он говорил правду.

Осознание этого факта хлынуло в его душу потоком пустоты, отворяя гроты, ранее скрытые завалами невежества, освобождая пустоты, удушенные надеждой, тщеславием и замшелыми фантазиями.

Анасуримбор Келлхус рёк истину.

И ныне всему Миру предстоит преобразиться – начиная со старшего сына зеумского сатахана.

* * *

Сколько минуло времени с тех пор, как Акхеймиону в последний раз довелось узреть их? Сколько столетий?

Чтобы пересечь Привязь, понадобилось по большей части толкать, нежели грести, заставляя сделанный ими грубый плот протискиваться сквозь множество разбухших от воды мертвецов. Они отвратили взоры от глубин… от всего, находящегося под ними, ибо было достаточно, что им приходилось ощущать, как податливые туши от их тычков переворачиваются в толще воды, словно яблоки, или глубоко проминаются, будто мокрый хлеб. И посему, трудясь изо всех сил, они при этом старательно разглядывали противоположный берег взорами застывшими и безжизненными – взорами душ, блуждающих где-то вовне.

Достигнув противоположного берега, они продолжили свой путь, двигаясь, скорее, на север, к торчащим в отдалении, будто чьи-то лысые коленки, вершинам Джималети, нежели на северо-восток, к плоским, как тощий живот, пустошам Агонгореи. На каждой встречавшейся им развилке или складке местности Акхеймион выбирал тот путь, что представлялся ему наиболее скрытным, – путь, двигаясь которым они не могли рассмотреть горизонты и дали, и это, в свою очередь, позволяло надеяться, оттуда их самих тоже невозможно углядеть. И они отвратили взоры свои от того, что ждало их вдали, – того, что им уготовило будущее, и смотрели лишь себе под ноги, следуя от одного оврага к другому и не смея подниматься на возвышенности, откуда им мог открыться вид на нечестивое место, куда лежал их путь. Откуда они могли узреть ужасное золотое видение… Аношивры. Рога Голготтерата.

И вот, наконец, Друз Акхеймион добрался до подножия Кольцевых гор, Окклюзии. Теперь путь вверх по склону оставался единственным выбором и единственным, что отделяло волшебника от столь ужасавшего его зрелища.

– Идём, Акка, – сказала Мимара. Её взгляд был беспокойным, рыскающим.

– Да-да, – ответил он, не двигаясь с места.

Изнывая от всех мучительных переживаний, унаследованных адептами Завета от бурной и трагической жизни Сесватхи, они иногда обретали нечто вроде утешения в смаковании его слабостей и неудач. Люди всегда терзаются собственной трусостью, неумолимыми фактами сопричастности мелким махинациям и обманам, но они, разумеется, отлично умеют играть в ту стремительную игру, в которой сами же выступают и обвинителями и судьями, всегда готовыми возложить на других вину за свои проступки и преступления. Однако после каждого вынесенного приговора неявная мера их собственного греха постоянно растёт, а с нею растёт и ужас перед тем, что они, и только они оказались настолько слабыми и безвольными. Но адептам Завета было известно иное. Благодаря своим Снам они знали, что даже самые великие Герои человеческой расы мучились собственными, присущими им одним кошмарами…

Что их храбрость была лишь следствием ущербности орудий и инструментов.

– Отдохнём ещё чуточку, малыши, – пробормотала Мимара, обращаясь к своему, покрытому золотой чешуёй животу, – пока ваш папочка собирается с духом…