Глиняный колосс - Станислав Смакотин Страница 61

В зале кто-то кричит, кто-то падает в обморок… Но Ильич с побелевшим лицом успокаивающе машет укороченной конечностью:

— …Отчаяние свойственно тем, кто не понимает пгичин зла, товагищи!.. Спокойно! Я — пгекгасно понимаю, потому и не геагигую на… — Меч рядом грозно взлетает вверх. — …На обстоятельства, господа!

В этот момент меня трогают за плечо. Рядом красивая девушка, вся в белом. Глаза полны сострадания.

— Идемте отсюда, вам тут пока не место…

— Куда? — покорно встаю я за ней.

— Покажу вам… — Не оборачиваясь, она плывет к выходу. В последний раз обернувшись, я вижу на трибуне все того же Жирика, машущего рукой. «…За Дагестан!..» — доносится от него напоследок.

В длинном коридоре, теряющемся вдали, пустынно, только красивая девушка в белом платье, мило улыбаясь, стоит рядом. Множество дверей в стенах… Любопытство заставляет меня подойти к одной из них, и девушка согласно кивает:

— Загляните же! Ну?

С опаской нажимаю ручку, и створка подается.

Огромное, теряющееся за горизонтом поле. Множество возводимых зданий на бесконечном пространстве, строительством которых поглощены тысячи людей. Бегают по лесам с тачками, таскают кирпичи мешками, прямо на своем горбу, не жалея сил. Красят, пилят, замешивают раствор, и никто из них не отдыхает — каждый покорно занят своим делом. Все строения в разной степени готовности, от фундамента с грудой кирпичей до… Просовываю голову, заглядывая внутрь глубже, — теперь понятно! Это не просто здания, это церкви — храм поблизости почти закончен! Золотой шпиль устремлен в небо, несколько человек с трудом затаскивают по хлипким доскам православный крест. Тяжело и опасно: отсюда хорошо заметно, как крест цепляется краями, едва не падая. Но люди все же общими усилиями водружают конструкцию на купол. Собор полностью готов и выглядит празднично, будто с пасхальной картинки: белые стены, золоченые купола…

Внезапно что-то происходит. Гигантская трещина вырастает снизу, ширясь и множась по стенам извилистой молнией. Здание начинает шататься, вниз летят кирпичи вперемешку со строителями. Быстро складываясь пополам, только что построенное сооружение погребает под собой всех строителей…

Я ошеломленно оборачиваюсь к девушке:

— Что это?

— Смотрите дальше, — кивает мне она. Глаза у нее отчего-то влажные.

Вновь осторожно просовываю голову внутрь. Из-под груды кирпичей, белые от пыли и окровавленные, начинают выбираться люди. Сперва один, следом еще несколько. Те, кто вылез, начинают быстро-быстро и будто как-то обреченно разбирать хаос завалов…

— Они что, снова будут ее строить?!. — доходит до меня наконец. — И так каждый раз? И… Все остальные?..

Девушка утвердительно кивает в ответ.

— Зачем?

— Это наказание… Тем, кто разрушал их при жизни.

В растрепанных чувствах я плотно закрываю удивительное зрелище.

— Хотите еще? — грустно смотрит на меня красавица.

Хочу. Молча подойдя к следующей двери, я надавливаю ручку.

Здесь тоже поле, только иное — с пожухлой травой и воронками, будто после артобстрела. Странно, как же так? До двери пара шагов, а все настолько изменилось?..

Тысячи солдат и офицеров в форме… Странно! Кто-то в мундире царского образца, а кто-то… Средь фуражек я отчетливо замечаю буденовские папахи со звездами, морские бескозырки… Дальше не разглядеть, ряды теряются вдали. Выстроены правильными шеренгами — батальон к батальону, полк к полку. Почему-то все на коленях, головы склонены вниз… Что такое? Это же армия?

Я просовываю голову глубже, и по ушам ударяет многоголосый, в миллион децибел, хор голосов:

«…Клянусь всемогущим Богом перед Святым Его Евангелием в том, что хочу и должен его императорскому величеству, своему истинному и природному всемилостивейшему великому государю…»

Читают текст царской присяги, я слыхал его в девятьсот пятом. Но при чем тут… Я приглядываюсь внимательней — среди буденовок и фуражек нет-нет да и мелькают петлицы на защитном хаки. Что появились уже в устоявшемся СССР.

«…Но за оным, пока жив, следовать буду, и во всем так себя вести и поступать, как честному, верному, послушному, храброму и расторопному солдату надлежит…» — декламирует невероятных размеров хор.

И тут до меня наконец доходит. Я оборачиваюсь назад, осененный внезапной догадкой:

— Они… Все они нарушили?.. Изменили своей присяге?!.

— Да.

Не в силах закрыть эту дверь, я прислушиваюсь к финальным словам клятвы:

«…В заключение же сей моей клятвы целую слова и крест Спасителя моего. Аминь!»

Секундная пауза, и хор начинает вновь: «Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик…»

Так и стоят они тут. В веках, в бесконечности. Бессчетное количество раз повторяя ту присягу, что так опрометчиво нарушили когда-то. На коленях, не в силах разогнуть спину и взглянуть вокруг, все повторяя и повторяя слова клятвы Богу и царю… Советскому Союзу… России…

И еще, церкви в предыдущей комнате, что возводятся и рушатся в безумном круговороте… И дальше — великое множество дверей, за которые страшно даже заглядывать. Я, кажется, догадываюсь, что это за место. Это…

— Скажите… — с трудом справившись с эмоциями, приваливаюсь я спиной к деревянному, в чудной ажурной резьбе, косяку. — Я видел в президиуме, с царем… Только что. Он…

Лицо ее резко меняется. Становясь из грустного очень серьезным и даже гневным.

— Он здесь. Только… Только испытание у него не как у большинства.

— Какое же?

Передо мной тут же рисуются раскаленные сковородки, черти с вилами… Огненная геенна и жуткие мучения с воплями большевистских вождей.

— Все проще и одновременно сложней… — Она будто читает мои мысли, вновь грустно улыбаясь. — Они вечно находятся с тем, с чем прожили внутри всю свою жизнь. И нет у них надежды на избавление от этого чувства…

Подойдя к двери напротив, та открывает ее сама. На сей раз я не заглядываю внутрь, все видно и без того.

Низенький человечек в пальто и кепке, что только что заседал в президиуме с царем, беспокойно ходит туда-обратно, меряя мелкими шагами небольшое помещение. Здесь нет рушащихся церквей, нет поля с воронками. Отсутствуют даже мифические сковороды и черти — просто комнатка размером не больше моей камеры в крепости. Но…

И тут меня накрывает. Из распахнутой створки, едва не сшибая с ног, чуть было не укладывая на пол в чудовищном спазме, на меня обрушивается чувство животного, первобытного, всепоглощающего страха. Ужаса, с которым не в силах совладать ни единая живая душа на земле…

Корчась в судорогах, я машу девушке рукой, и та закрывает жуткую камеру. Едва придя в себя, я спрашиваю: