Звездные войны товарища Сталина. Орбита "сталинских соколов" - Владимир Перемолотов Страница 61

– Это как?

– Один неглупый человек когда-то сказал: «Внимательно смотри на видимое и увидишь невидимое».

– Путаник вы, Ульрих Федорович. Какое видимое? Какое невидимое?

Немец постучал по газете.

– Вот это видимое. А невидимое очень скоро станет видимым. Запомните мои слова. Вскоре мы получим команду готовить корабль к полету на Луну.

– Ну и полетим.

Федосей посмотрел на Дёгтя. Тот кивнул.

– Слетаем, конечно. Тут же вроде недалеко? И все время по прямой?

Немец усмехнулся.

– Ну, в общем-то, недалеко. По масштабам Вселенной совсем рядом. Только ведь локоть еще ближе.

– У нас проблемы? – уже серьёзно спросил Федосей. – Какие у нас могут быть проблемы? Корабль есть. Люди тоже…

– Корабль есть, а двигателя пока нет. А не будет нового двигателя – не будет и Луны.

В профессорском голосе слышалось недовольство. Поводов для этого хватало. С новым двигателем не ладилось, как ни старались.

Как ни торопились люди, а к Октябрьским не успевали. Хоть и в три смены работали – все одно не успевали. Не складывалось.

Обидно, конечно, было, что не все шло, как задумывалось, но не особенно. Профессор поначалу и вовсе спокойно к этому отнесся. В ответ на просьбу парторга пусковой площадки постараться как-то успеть к годовщине Великого Октября он вежливо, но непреклонно ответил.

– Я, товарищ Андреев, привык работать на совесть, обстоятельно и в понуканьях не нуждаюсь.

Это он еще в хорошем настроении был. А случись у него меланхолия – не сдержался, наговорил бы дерзостей. Хороший человек, а не понимает еще, что парторг-то все это из самых лучших побуждений говорит.

Хотя, честно говоря, прав профессор. Новый двигатель требовал доводки.

Сопротивлялась природа, зубы показывала. То одно всплывало, то другое… Устраняли, конечно, чинили, ремонтировали и таскали его раз в три дня на стендовые испытания.

Новый двигатель приходилось выкатывать к стенду всей бригадой – тяжелый оказался, зараза. Зато и силушки в таком против прежнего – вчетверо! Можно было бы радоваться, только радость оказалась преждевременной.

Глядя на помрачневшего профессора, Федосей припомнил утренние испытания.

…Из окопчика как раз видно было третью модель профессорского детища. На черной-черной, спекшейся земле, упершись головой в бетонный куб, стоял прибор новой конструкции. От него, пригибаясь, как солдат под обстрелом, бежал к окопчику профессор. Мог бы и не торопиться – все равно без него не начали бы, но видно, и самому хотелось поскорее узнать, что получилось в этот раз.

– Давай!

Веселый голос у профессора, азартный. Оно и понятно – борьба с природой вещь веселая.

Он крутанул рукоять машинки. Электрический ток побежал по проводам к двигателю, и мощный гул заставил степь вздрогнуть. Дёготь машинально затянул ремешок шлемофона. Если б не прокладки, уже давно бы оглохли все. Парторг, сидя рядом, зажимал руками кожаные наушники. На нового человека это действовало.

Профессор привстал, глядя на свое детище с надеждой. Как и в прошлые разы.

Над двигателем задрожал воздух, и вытянувшийся в линию лепесток фиолетового пламени испарил воду, оставшуюся от прошлого пожара. Краем глаза Федосей заметил, как Ульрих Федорович беззвучно открывает рот. И в прошлый и позапрошлый раз все было точно так же. Федосей и сам начал считать.

– Один, два, три, четыре…

На восьмом счете рев изменился.

Это был сигнал к тому, что «этот» раз становился «прошлым» разом. Наученные горьким опытом, они попадали друг на друга, на дно окопчика.

Двести метров – это не так уж и много. Там, где стоял двигатель, зачмокало, словно лопались большие пузыри, рев перешел в визг. Земля задрожала, и с бруствера змейками поползли песчаные струйки. Парторг попытался выскочить, тушить – народное же добро горело, но Дёготь прижал его к земле, неслышно разевая рот. Парторга в коллективе любили, и лишним его тут никто не считал. Над окопом уже летели куски железа и камней. Потом грохнуло так, что всех отбросило к противоположной стене, а потом шум утих. Теперь это был не механический рёв, а просто гул пламени, в котором что-то шипело и лопалось. Содрав шлемофон, товарищ Андреев спросил неизвестно кого.

– Опять?

Смотрел он на остатки двигателя. Третьего двигателя.

– Опять, – согласился профессор. – Третий раз…

– Да. Третий.

– Может быть, тут саботаж? – шепотом сказал парторг. – Враги народа? Диверсанты?

Профессор отрицательно покачал головой.

– К сожалению, нет.

– К сожалению? – Парторга покоробило. Он даже подобрался весь, готовый дать оценку профессорскому политическому легкомыслию.

– Конечно, к сожалению! – опередил его немец, разглядывавший грязную шляпу. Он взвесил её в руке, бросил на землю и застучал руками по полам пальто – выколачивал пыль. – Саботажника можно поймать. За руку или за шею. А тут – закон природы.

Прищурившись, он оглядел парторга, словно прикидывал, как будет смотреться у того в руках закон природы. Приняв его молчание за озадаченность, объяснил:

– Ну, это примерно как решение ЦК – не обойти, не обскакать, постановлением не урезонить…

Он кивнул, указывая на кусок металла, что лежал в пяти шагах от бруствера.

– Никаких врагов, никаких диверсантов. Металл слаб. Дрянь металл. Течет. Плавится. Горит…