Кьяра и Франческа, или Бал для Золушек - Салма Кальк Страница 61

В пятницу вечером оказалось, что вдруг свободно время, привычно зарезервированное под танцы. Но какие же теперь танцы!

Кьяра подумала, и стукнулась в дверь к Франческе — та недавно пришла из офиса.

— Послушай, как ты смотришь на то, чтобы попросить в гостиную еды и вина, и если не напиться, то хотя бы расслабиться? У меня уже сил никаких нет на эту нашу нынешнюю жизнь.

Франческа задумалась. Конечно, для неё идеальный вечер тот, который глядя в монитор, но есть-пить тоже надо.

— Проси, — сказала она без возражений. — Знаешь, мне же вчера прислали платье. И оно оказалось нереально красивое, я даже не ожидала, что такое вообще бывает.

— Я тоже своё забрала, ещё в среду днём, по дороге с учёбы. Когда ещё не было известно, что случилось. Думала, сегодня с утра схожу в салон, который рекомендовала донна Эла, и всё будет круто. А были кошмарные новости, раненые и отпевание! Скажи, ты веришь, что с его преосвященством всё будет хорошо?

— Вроде же успели, так? Значит, дело времени. Должно быть, — Франческа пожала плечами.

Но Кьяра знала, что та разбирается в болезнях ничуть не лучше её самой.

— Знаешь, давай я ещё Джованнину позову. Схожу за ней в мастерскую и приведу домой. И ещё эту девушку, ну, которая приехала, она такая прикольная, как фарфоровая кукла. Её жаль — хотела заработать, а вынуждена сидеть у нас тут в четырёх стенах. Правда, она говорит, что у неё классный отдых после напряжённой работы, — хихикнула Кьяра.

В итоге получился отличный девичник — Джованнина без разговоров пошла домой, а Гвидо, которому назначили сопровождать Аннели во дворце, привёл её и просто попросил позвонить, когда они закончат. Нет, он не будет спать, он пойдёт к Гаэтано в больницу — тому пока нельзя ничего, а он утром очень уж упросил помочь ему одеться и дойти до церкви, где отпевали Алессандро. Потом у него кружилась голова, он падал на стены, ему было плохо, дон Бруно ворчал и велел развлекать больного по мере сил, но — чтобы тот не вставал с постели. Гвидо собирался взять ноутбук с его любимым космическим сериалом, еды и сладостей. И провести вечер и часть ночи там.

Говорили за столом по-английски — все присутствовавшие умели. Аннели свободно говорила ещё и по-французски, Кьяра посмеялась и сказала — что это если с начальством разговаривать, а сейчас и так сойдёт. Девушка-скрипачка, видимо, намолчалась за двое суток, и радостно рассказывала о своих путешествиях — оказывается, она с тех пор, как поступила в консерваторию, летом ездила автостопом по Европе и зарабатывала на жизнь музыкой на улице. До тех пор, пока у неё прошлым летом в Кракове не украли скрипку. Вот тогда настали чёрные времена — не сразу, ибо подвернулась классная компания и немного другой работы, моделью, а вот потом пришлось вернуться домой, к разгневанным родителям. Они не стали покупать ей другую скрипку, ибо не одобряли занятия музыкой в качестве профессии. Тогда Аннели ушла из дома, работала, где придётся, а потом случилось чудо — один из её друзей где-то добыл для неё отличную старинную скрипку! И эта скрипка сейчас с ней, и она чудесно звучит, и очень жаль, что ничего не ясно с их праздником, потому что музыка — это самое лучшее, что вообще бывает в жизни.

— Лучше независимости, вкусной еды, красивых платьев и мужчин? — уточнила, сощурившись, Кьяра.

— Музыка как раз даёт мне независимость, — рассмеялась Аннели. — А также вкусную еду и красивые платья, знаете, какое у меня с собой классное концертное платье? Ну а мужчины — они то есть, то их нет, и поэтому у меня главным образом друзья. Потусить, поиграть дуэтом или ансамблем, поехать куда-нибудь в странное место, которого нет на карте. А остальное — ну его. Сложится — и ладно, нет — не беда.

— И твои родители против твоих занятий музыкой? — спросила Джованнина.

— Они просто считают, что это не работа, это баловство. Музыка, писательство, живопись и прочее художество — это всё ерунда, нужна профессия.

— Тогда я тоже баловством занимаюсь, — Джованнина налила себе вина и забралась в кресло с ногами.

— Она художник, и ещё реставратор, — кивнула на Джованнину Кьяра. — Она разбирается в старинной живописи и может отличить подлинник от подделки. И ещё пишет крутой портрет… вот как его назвать? Ты всё ещё не считаешь его своим парнем? — Кьяра глянула на неё в упор.

— Я уже ничего не знаю. Кстати, портрет готов. Только сейчас всем немного не до него. Понимаешь, вчера и позавчера он приходил и молчал. Представь только — он, и молчит. Обычно он говорит без умолку. И его всё время приходится просить постоять смирно, не вертеться и не ржать. А тут он приходил, садился и молчал. И сидел неподвижно. И я просто не знаю, что делать. Я сидела рядом и тоже молчала.

— Не худший вариант, — заметила Франческа.

— Не знаю. Меня угнетает это молчание.

— Ну тогда обними его и сама скажи что-нибудь, — рассмеялась Аннели. — Вдруг ему полегчает?

Джованнина ничего не ответила. Неужели задумалась о том, что она сама сможет сказать Карло?

— А знаете, — вдруг сказала Франческа, — мне тут написал Октавио. — Сказал, что очень меня теперь понимает и сочувствует.

— Это о чём? — Джованнина смотрела на них сквозь бокал с вином.

— Так у него же два ребра треснули. И он написал, что это ему сильно мешает жить, ещё хуже, чем было со сломанной ногой осенью.

— Вот не повезло! — Аннели была готова слушать и сочувствовать.

— Он спросил, как я вообще справлялась. А я на самом деле нормально справлялась. Когда я оказалась здесь в больнице и мне сняли всю боль, стало очень прилично. Можно было лежать целый день в одиночестве, никого не видеть, ни с кем не разговаривать, спать и бродить в интернете. Ну да, неудобно шевелиться, но можно ведь и не шевелиться.