Антанта - Сергей Недоруб Страница 60

Катерина говорила, не смотря на Гарика, хотя тот выглядел настолько зажато, что больше напоминал куклу. Он то сжимался еще сильнее, то вздрагивал, то нелепо поднимал брови. Вряд ли он понимал хоть слово из тех, что лились из девушки. Но боялся отвести взгляд.

– Вот однажды получилось, что у меня засох цветок, – сказала Катя, прислоняясь спиной к центральной колонне гондолы, которая продолжала мерно тянуться канатом вверх. – Вроде мелочь, но мой почему-то расстроился. Говорит, я не могу ни о ком позаботиться. Я решила, что это он про себя. Слово за слово – и мы поругались. Впервые за годы. Единственный раз. Я из дому выбежала вся на взводе. Думаю – как это ни о ком не могу позаботиться? А о себе? И ничего не придумала, кроме как сбегать на толкучку и купить первое, что попалось на глаза, вот эту шапку.

Катя стукнула себя по голове.

– Взяла, надела и начала злиться на себя, – продолжала она. – И что-то мне так хреново стало, что я домой не пошла тогда вообще. Думаю: а зачем? Уют потерян, работаю на удаленке, на карточке есть на пару месяцев. Могу побыть сама. И я прямо в этой шапке на вокзал пошла. Уехала в Воронеж. Глупо, да? Из собственного дома, от собственного жениха. А почему? Потому что цветок завял на кухне. Мы ведь никогда не ссорились, понимаешь? Даже по мелочам. И один долбаный скандал, вообще на пустом месте, заставил меня сбежать. Мне было стыдно. Я ему не писала, и он не писал. Я не знала, что делать, чувствовала себя ужасно. Проторчала в Воронеже недели три, потом не выдержала, решила вернуться. Но уже не пустили. Город оказался закрыт.

– Разряд? – спросил Гарик, который, похоже, начал слушать.

– Коронавирус, – вымолвила Катя. – Липецк тогда закрыли в связи с волной нового штамма. Я не смогла попасть в собственный город. Месяца два прошло, пока получилось. Сразу на квартиру побежала. А жениха нет. Пропал вместе со своими вещами. Мне стало еще тошнее. Но не потому, что он ушел, а потому что я не поняла почему. Только цветок остался стоять. Засохший весь. Мертвый.

Сверху уже показались красноватые огни, мелькнувшие отражением по лицу второго пилота. Катерина обернулась, посмотрела по ходу движения. Гондола приближалась к верхней станции.

– Знаешь, я привыкла, что у всего есть причина, – горько сказала девушка. – Но что случилось тогда – я все еще не понимаю. Как можно было так разрушить собственную жизнь? Без причины же. И вот я сижу, пью кофе с банановым молоком, ищу в сети информацию про жениха своего. Внезапно узнаю, что он в городе. В красной зоне. Лежит в реанимации на ИВЛ. Я подрываюсь, сразу туда. Меня долго не хотели пускать – мы же не были расписаны, я не родственник… кое-как удалось уговорить. Там все серьезно, с новым штаммом не забалуешь. Поздно сообразили, что он на меня допуск выправил на посещение. Дали мне костюм резиновый, пижаму больничную. Сказали оставить всю одежду, потому как эта гадость за нее цепляется. Я и иду, в желтой защите, закрытый цикл дыхания, все дела. Только шапку забыла снять. Поняла уже, когда помпон стал давить под шлемом. Словно башка моя стала выше и в ней ума прибавилось.

– И вы поговорили? – попробовал предположить Гарик.

– Нет, – ответила Катя. – Он умер.

Сверху раздался звонок – система предупреждала о конце маршрута.

– Я опоздала, – сказала девушка, бессмысленно глядя в сторону. – Мой несостоявшийся муж умер, ожидая меня. Умер болезненно и тяжело. Я лишь успела его увидеть сквозь стекло. Не могла понять, почему все вокруг внезапно забегали, неужели смерть моего жениха – настолько для них крупное событие, что всех начали выгонять из помещения… Не хотела уходить. Некуда было уходить. Не хотела жить. Смотрела на него, а на кровати будто тот цветок лежит. Думала, что произошло, когда я успела оставить без воды и его тоже. Почему я никого не могу спасти? Помню, как меня силой увели солдаты. Оказалось, в Липецке эвакуация. И меня увезли за город в фургоне. Как была – в желтом резиновом костюме и пижаме. И в синей шапке, которую скрывал шлем.

Гарик помотал головой, явно ощущая боль. Катя даже не надеялась, что это от сочувствия.

– Внезапно мы все стали нужны стране, – сказала она со злой иронией. – Я не знаю, как это работает. Ты живешь правильной девочкой, но однажды все рушится, и тебя сжирает цепочка катаклизмов, начиная с личностного, продолжая пандемией, кончая Каньоном. Ты сидишь в гетто, потеряв все и вся, выживаешь, фоткая счетчики на домах и очищая крыши от снега, – и про вашу колонию говорят по всем каналам, партии воюют за право скинуть вам на парашюте гуманитарку с логотипами магазинов, а повестка дня вытесняет крымскую что у Соловьева, что на Валдае. Почему все так перевернуто? Почему каждый раз, когда ты перестаешь плыть по течению и начинаешь барахтаться, сразу тонешь, а если сложишь лапки, то тебя выталкивает наверх, только плыть сама уже не сможешь никогда? Что это за мир такой? Неужели только в Каньоне все честно? Идешь – живешь, остановилась – умерла. Это я понимаю. Вот так я могу. А к тому, что снаружи Каньона, – не готова.

Парень ей не отвечал, но Катя и не ждала ответа.

– Все мое осталось позади, живое и мертвое, – заканчивала она уже без эмоций. – Квартира, компьютер, любимая кружка, коврик для йоги. Единственное, что я взяла с собой из прошлой жизни, – вот эта шапка. Только она напоминает мне, что до кошмара в лагере беженцев была другая жизнь. Не будет шапки – не останется и прошлого. Она – моя связь с собою же.

Гондола остановилась.

Антанта утерла нос рукой, подошла к Гарику, помогла ему встать.

– Я никого не смогла спасти, – сказала она. – Никого и ничто. Но тебя, Гарик, я спасу. Кем бы ты ни был. Все, теперь пошли.