Костяной браслет - Кевин Кроссли-Холланд Страница 6

«По-настоящему его звали Ассер Ассерссон, — думала она. Его мать была родом из Швеции, а его отец — датчанином. И поэтому его все называли Хальфданом, наполовину даном.

А маму я не помню. Она умерла, чтобы дать мне жизнь. Ее имя было Сирит, но папа всегда звал ее Сири. Когда он произносит имя матери, его голос звучит так мягко.

И он единственный из всех, кто сокращает мое имя. Сольва, говорит он. Сольва. Сила солнца!

Он не любит Асту так, как до сих пор любит маму, и Аста отвечает ему тем же. Сердце ее все еще отдано Эйнару, ее первому мужу, отцу Кальфа и Блуббы. Он утонул.

Я думаю, что отцу нужна была женщина, а Асте — мужчина. Просто так удобнее. Так легче вести хозяйство и воспитывать детей. Они часто ругались и порой отправлялись спать, так и не помирившись.

Наверно, папа был рад избавиться от ее злого языка. Да и от острого словца Кальфа тоже — они стоят друг друга.

Ему никогда не нравился Кальф, а Кальфу никогда не нравилась я.

И похоже, Аста не так уж убивается по отцу, хотя и жалуется. Да, без него работы стало еще больше. Но… но ты же обещал. Ты ведь должен был знать, что это был наш последний день вместе. Ты должен был знать.

Тебе четырнадцать, Сольва. Ты восходишь к пятнадцатилетию… Тебе пятнадцать, и ты восходишь, словно солнце.

Ты не уезжал, потому что ждал, пока я вырасту?»

Однажды из Трондхейма пришел молодой христианский священник, Петер. Он хотел поговорить с Астой и ее соседями о строительстве храма. Начал речь он так:

— Король Олаф приплыл с воинами из Гартара, чтобы вернуть свой трон и земли. Он сражался во имя Белого Христа.

— Не больно-то ему это помогло, — отозвалась Аста.

— При Стикластадире за короля сражались три тысячи людей, — продолжил Петер. — Норвежцы и шведы бились плечом к плечу.

— Вовсе не потому, что они приняли христианство, — возразил Старый Свен. — Просто Олаф был их законным владыкой.

Юный священник вздохнул и сцепил руки в замок:

— Но силы были неравны: на одного бойца приходилось десять противников. На стороне конунга Кнута воевала огромная толпа языческого отребья. В Норвегии еще не видели такой огромной армии. И пусть погиб король Олаф, но Христос, Владыка Мира, пребывает вовек.

— Не читай мне наставлений о той битве, — ответила Аста.

— Из семей, что живут у фьорда, в каждой потеряли отца, сына или брата, — добавил Старый Свен.

— Я одного не понимаю, — обратилась к священнику Сольвейг. — Разве может Белый Христос ступать по крови? Ты твердишь, что он — Владыка Мира, но король Олаф и его войско размахивали боевыми топорами. Как же можно прощать и мстить одновременно?

Петер, молодой священник, с жалостью улыбнулся Сольвейг:

— Мы прощаем тех, кто желает креститься; упорствующих же надлежит сокрушать.

В разговор вступила Аста:

— Семьи многих наших соседей были крещены, но это не мешает им поклоняться Одину и другим богам.

Священник покачал головой:

— Я буду молиться за вас. А потом навещу снова.

Как-то раз Блубба спросил Сольвейг, почему ее отец покинул их и уплыл, и Сольвейг ответила:

— Он ушел, потому что пообещал. Он выполнил клятву.

Блубба нахмурился.

— Он сказал Харальду Сигурдссону, что последует за ним. Ты помнишь Харальда?

— Почти нет.

— Он был даже выше, чем отец.

— Это я помню.

— Он громко говорил и громко смеялся.

— Да, я не забыл.

— Когда они с отцом сражались в битве при Стикластадире, ему было пятнадцать, а тебе — всего четыре. — Сольвейг жестом пригласила Блуббу присесть рядом. — Он, Харальд, был рожден, чтобы повелевать. Можешь не сомневаться, что они с отцом вернутся, чтобы отомстить за смерть короля Олафа.

— Когда? — вопросил Блубба.

— А знаешь ли ты, — продолжала Сольвейг, — когда Харальду было всего три, он сказал своему сводному брату, королю Олафу, что больше всего на свете хочет получить боевые корабли. Не еду, не игрушки, не оружие. Боевые корабли!

— Я бы хотел, чтобы Хальфдан вернулся, — заявил Блубба.

Сольвейг шумно сглотнула. И спросила:

— А ты? Что бы ты выбрал? Чего ты хочешь больше всего на свете?

Блубба вдумчиво глядел на сестру.

— Ну?

— Раньше ты была счастлива, — промолвил Блубба. — Ты улыбалась… смеялась… Я хочу… я хочу, чтобы все у тебя стало по-прежнему.

— О, Блубба! — воскликнула Сольвейг. Слезы подступили у нее к горлу; она рывком прижала мальчика к себе, похлопала его по спине и шмыгнула носом.

Не проходило и дня, чтобы она не вспоминала о том, что сказал ее отец. И о том, чего он не сказал. Каждый день Сольвейг гадала, где он ныне, сомневалась, сможет ли пройти по его следу и найти его.

Сольвейг никогда не уходила далеко от дома, разве что бывала на ярмарке в Трондхейме, да и туда путешествовала вместе со взрослыми. Но дом — это уже не дом. Да, здесь тепло и сытно, но столько боли теперь тут, столько грусти.

«Даже если и волки, — подумала она. — Даже это будет лучше».

Шило вгрызалось в овальную поверхность кости, когда Сольвейг чертила на ней руны: «СОЛЬВЕЙГ СИЛЬНАЯ, КАК СОЛНЦЕ, ПОСЛЕДОВАЛА…»

— Сольвейг! — резко одернула ее Аста. — Когда это прекратится? Ты словно по черепу мне скребешь. Перестань, а то этот скрежет и царапанье меня с ума сведут.

Сольвейг остановила работу.

— Или занимайся этим снаружи. Дни ведь уже стали длиннее.

«Слава богам, — подумала Сольвейг. — Слава Одину, Фрейе, Тору и всем прочим моим богам. Слава даже этому Белому Христу. Да, дни становятся длиннее.

Моя зима уже на исходе. Начался ледоход».

Утром накануне отъезда Сольвейг сообщила Асте, что в их двери стучит весна.

— Погода обманчива, — отозвалась та.

— Неужели ты не чувствуешь?

— И я бы на твоем месте поменьше об этом думала, — предостерегла ее мачеха. — Не то других мыслей в твоей голове совсем не останется.

А затем Сольвейг, чувствуя весну в воздухе, жизнерадостно объявила, что давно пора почистить маленький навес над причалом:

— И раз уж отца здесь нет, то я сделаю это за него.

— Как тебе угодно, — сухо ответствовала Аста.

Итак, мачеха ничего не заподозрила, когда Сольвейг трижды за день — по пятьсот шагов туда и обратно — спустилась к причалу. Но всякий раз, когда девушка отправлялась туда, она прихватывала с собой то, что хотела взять с собой в дорогу: еду, небольшую кадушку пресной воды, одежду, инструменты для резьбы, точильный камень и мешочек с костями. Все это Сольвейг сложила в перевернутую лодку, в которую отец складывал весла, ковш, которым вычерпывал воду во время плаваний, сети, лесу, грузила, поплавки и прочие снасти.