Даймон - Андрей Валентинов Страница 6

Ага, уже не «какие-то» — фотографии. Знакомый город: улицы, деревья в парке, старые дома в центре, главная площадь. А вот и университет!

За годы учёбы Алексей привык — к этим улицам, к домам, к людям. Не впервой — семья кочевала по стране от Мурманска, в котором довелось родиться, до тихого Чернигова, где сейчас жили отец и мать.

Новый город Алёше пришлось осваивать уже самостоятельно. Освоил. Но все равно чувствовал себя не слишком уютно, особенно в шумном центре. Слишком много людей, и все куда-то бегут, бегут, бегут… А тут ещё Десант! Интересно, чего с ним делать собрались? Током пытать станут — прямо у монитора?

А голова как болит! У-у-у!

— Чего ты ему поставишь? — Хорст Die Fahne Hoch.

— «Pain Control», само собой. А потом «Cable Car Ride». — Женя, у которой носик.

— Заснёт.

— А мы ему Эшера.

На пытку это никак не походило, что, впрочем, не слишком успокаивало. «Pain Control» — в каком смысле? Боль, значит, станут контролировать? Вот спасибо!

Или песня так называется?

— Внимание, Алексей! — снова Хорст. — Сейчас наденешь наушники и станешь слушать музыку. Можешь реально расслабиться — а можешь и не расслабляться, один черт. Чего ждёшь? Наушники, давай!

Спорить Алёша не решился. Хорст наклонился над столом (сколько росту у парня? метра два, больше?), диск в дисковод отправил…

И грянуло!

Нет, наоборот совсем. Это Алёше думалось, что грянет — не старым добрым роком, не поганой нынешней попсой, так «Аргонским маршем» — точно. А то и вообще «Вахтой на Рейне». Грянет — молотком по пылающему болью виску. «Es braust ein Ruf wie Donnerhall…» Или «Суоми-красавицей», как и обещано было. Но не грянуло, тихо заиграло. Не марш, не попса, не рок — и не классика. С оркестром, ретро — но точно не наше.

— Чего это? — не удержался.

— «Ad astra» — без особой охоты откликнулась Женя, — Ян Хайз. Не знаешь? И не надо, слушай, не отвлекайся. Там ещё много чего будет.

А по монитору — все те же фотографии. Река, мост, костёр среди старой травы, жёлтая листва осенних деревьев. Где это? Кажется…

Красношкольная набережная.

Так это в двух шагах — возле дома и снимали. Странное дело! Ни как ехали, ни куда, Алёша не помнил, а тут все перед глазами встало. Набережная, высокие дома у реки, вдали — громадина Цирка. Не иначе, фотки вспомнить помогли. Красиво снято, с понимание, с любовью даже.

Впрочем, пейзажи, ведуты разные быстро Алёши надоели. «А как же Эшер?» — чуть не поинтересовался вслух. Об Эшере Алексей слыхал, как не слыхать! Сумасшедшие картинки, ни верха, ни низа, одно в другое перетекает. Полное отрицание сразу всего: реализма, материализма, объективизма…

Неведомый Ян Хейз сменился чем-то другим, тоже ретро-оркестровым. Алёша без всякой охоты вслушался. Так себе музычка, не впечатляет. Вспомнился слоган, виденный где-то в Сети: «Ностальгическая революция начинается!» И точно. Не марши, так занудство с полным набором духовых.

Самое время повозмущаться и не просто, а по полной программе. Это чего ж получается? Сначала напали на мирный демократический пикет, потом ногами обработали, права человека нарушили в самой извращённой форме, а теперь «ретрой» накачивают. В конце концов, какого!..

Замер Алёша. Губу закусил.

Какого? Такого!

Голова не болела.

* * *

…В тот год они в последний раз втроём поехали на море: мама, папа и он, бывший десятиклассник, будущий первокурсник. Поступление висело на волоске, балл оказался «режущим», но Алёшу это совсем не волновало. Не потому, что в армию все равно не возьмут. Тут тоже ясности не было, военкомат грёб всех подряд, хромых, слепых, увечных. Но на душе было легко, спокойно и как-то по-особенному радостно. Может, потому, что папа бросил пить и твёрдо обещал больше не пытаться, а у мамы не болело сердце. Стоял август, штиль сменялся лёгкими волнами, на дискотеках крутили чудовищную чушь, чуть ли не «Руки вверх», а в маленькой кафешке «Миндаль», прилепившейся под самой горной вершиной, можно было выпить настоящий мускат.

И — девушки. В тот, далёкий, почти забытый август Алёша впервые не без изумления понял, что так мучавшие его стёклышки на глазах не только ничуть не портят, но и напротив, придают даже некий, недоступный прочим шарм. По совету случайной знакомой, имени которой Алёша вспомнить уже не мог, он разорился на новые очки — отчаянно дорогие, с почти что золотыми дужками.

Очки подбирали вместе — а потом долго целовались в парке под большим деревом-лианой с листьями, как у фикуса.

Очки Алёша не снимал. И ничего, не мешали.

Жаль, имени не вспомнить! Ни имени, ни самой девушки. Она, кажется, носила очки, но надевала изредка, когда читала…

Дерево называлось павлония.

Потом… Потом такого уже не было. Отец вновь начал пить, мама трижды в ход ложилась в больницу, постарела, перестала смеяться. Может, поэтому и не вспоминался далёкий счастливый август, забылся, ушёл… А теперь почему-то перед глазами встал, словно ему, Алёше Лебедеву, вернуться позволили. Как это у Геннадия Шпаликова? «Там, где — боже мой! — будет мама молодая и отец живой.»

Девушку звали Света

…Над неровным шахматным полем, над двумя реками — светлой и тёмной — неслышно и неотвратимо плыли птичьи стаи. Белая — над чёрной рекой, чёрная — над белой. Птицы возникали неоткуда, из изгибов клеток-полей, из крыльев иноцветных соперниц. Вот и два города — тоже разные, но чем-то и похожие, словно близнецы. Белые птицы над чёрными крышами, чёрные над…

Все верно. Эшер, как и обещано, одна из самых известных работ. Перед этим был дом-загадка, где лестницы ведут вниз и одновременно вверх, до этого — водопад…

Оказывается, он все видел? Когда?!

Удивиться, как следует, по-настоящему, Алексей не успел.

Звонок! В дверь? В дверь.

* * *

— Объясняться будешь сама.

— Не повторяйся, Хорст. Ты очень смелый, я знаю. Лучше пока спрячься… Как там наш?

— Доходит.