Охотник - Эйке Шнайдер Страница 6

— А чего намереваешься добиться ты, пытаясь оскорбить человека, который мне очень дорог? — медленно произнес Эрик. — Уйди, пожалуйста. Пока я не наговорил такого, чего ты не сможешь забыть.

Гуннар подумал, что на месте Ингрид бы не удержался — открыл дверь и встал на пороге, смерив неудачливую соперницу взглядом. А потом придумал бы повод и вызвал на поединок. Но та лишь задумчиво покачала головой. Повисшее молчание показалось ему тягостным, однако говорить о какой-нибудь ерунде, делая вид, будто ничего не произошло, тоже неправильно. Ингрид снова коснулась его лба, удовлетворенно кивнула.

— Тебе правда все равно? — не выдержал Гуннар.

Она ответила не сразу, и у него на языке уже завертелись извинения. В конце концов, это не его дело.

— Не все равно. Но он доверяет мне, когда я ухожу с очередным караваном, а я — ему, когда он остается. Если кто-то из нас поймет, что больше не может доверять… тогда просто не станет «нас».

— «Не станет нас». — повторил Гуннар. — Вот так просто?

— Может быть, и непросто. Я очень давно разучилась загадывать наперед… Дать тебе пить?

Гуннар кивнул. Все-таки это питье — гадость редкостная, но если лекарь сказал, что так надо, кто он такой, чтобы спорить?

— Сиделка сейчас будет, — сказал вернувшийся Эрик. Глянул виновато. — Извини.

— За то, что не только у меня есть глаза? — улыбнулась Ингрид.

Он привлек девушку к себе, поцеловал в висок — Гуннар мысленно поморщился. Одаренные всегда игнорировали правила приличия.

— Не думал, что до этого дойдет. Надо было сразу… Извини. Вроде умная женщина, и — на тебе.

— Усталость творит с людьми страшные вещи, — сказала Ингрид. — Хватит об этом.

Эрик задумчиво кивнул, а Гуннар подумал, что почему-то отчаянно и неприлично им завидует — и вовсе не из-за дара.

— А что с чудовищем? — спросил он, чтобы сменить тему.

Эрик пожал плечами.

— Появились чистильщики, и мы унесли ноги. Купец с подручными сбежали до того, так что охранять больше было нечего. Любопытствовать, кто кого заборет, тоже было некогда, сам понимаешь. Но, судя по тому, что слухи о тварях до города не дошли — чистильщики в очередной раз спасли мир.

Показалось Гуннару, или в его усмешке таилась горечь? Показалось, наверное.

* * *

Следующие несколько дней Гуннар провел, то проваливаясь в забытье, то возвращаясь в муть жара и маковой настойки. Какое-то время ему казалось, что он навсегда заблудился между бредом и грезами, совершенно перестав отличать, что настоящее, а что нет.

Эрик заглядывал по нескольку раз на дню, на то он и целитель. Мать садилась у постели и рассказывала, что все глаза выплакала по нему. Скорее всего, она была жива, одаренные живут долго и безбедно, но что бы ее занесло так далеко от дома? Совершенно точно нечего было делать у его постели Орму, брату Вигдис, чье изуродованное тело она сожгла собственноручно. Гуннар пытался рассказать Орму, что они за него отомстили, и нечего тревожить живых. Тот смеялся, он всегда много смеялся, и говорил, что просто заглянул развеяться, у престола Творца скука смертная…

Ингрид, как и Эрик, была настоящей — спокойной и по обыкновению немногословной. Насчет Вигдис Гуннар уверен не был, знал бы что это на самом деле — ни за что бы не позволил возиться с собой, точно с младенцем, обтирать теплой водой и расчесывать, хотя эта забота была приятней навеянного маковой настойкой блаженства.

Руни наверняка примерещился. Вернувшись из трехлетнего путешествия с Колльбейном, приятель купил должность, завел дом и взял в него сироту-бесприданницу, покончив с жизнью наемника раз и навсегда. У начальника стражи такого огромного города наверняка были куда более важные заботы, чем сидеть у постели человека, с которым в последний раз виделись полгода назад.

И совершенно точно нечего было делать в этом мире Фридмунду и Зигмунду. Гуннар не на шутку обиделся, когда, уходя, оба попрощались, не попросив, как обычно, их позвать, если появится что-нибудь интересное. Сперва надулся, а уж потом понял, что позвать, может, и получится, а отзываться уже некому.

Надо будет зайти к вдове. Вернувшись из похода, где они все и познакомились, Фридмунд всерьез собирался осесть дома навсегда, три года жену и дочерей не видел, куда ж это годится, да и остепениться пора к сорока. Но через полгода снова сорвался с очередным караваном, ворча, что в доме, полном баб, ни один мужик в здравом уме не останется, и лучше уж выйти одному против тройки мечей, чем ругаться со сварливой женщиной, когда ты ей слово, она в ответ десять. Нуждаться семья вряд ли будет, Фридмунд наверняка оставил достаточно, но надо будет зайти. И к родителям Зигмунда тоже, после того как Гуннар встанет… если встанет.

Так что когда появилась боль, он обрадовался, это означало, что явь, наконец, перестанет путаться с бредом, и что он все-таки жив.

Правда, выздоравливать оказалось невыносимо скучно. Читать лежа неудобно, руки быстро уставали держать здоровенный фолиант. Перекинуться в карты или кости не с кем: одаренные не жаловали ни то, ни другое, слишком уж просто подтасовать колоду или заставить костяшки лечь нужной стороной вверх. А «загони льва» недолюбливал сам Гуннар. И то сказать, проигрывать Ингрид было не слишком приятно.

Конечно, Эрик по-прежнему заглядывал к нему, хоть уже и не так часто, иногда оставаясь почесать языком, но у него были и другие заботы. Как и у Вигдис, которая приходила каждый день, но надолго не задерживалась. Впрочем, Гуннар от нее этого и не ожидал, никто не нанимался его развлекать.

После того, как разрешили подняться с постели, стало проще. Силы восстанавливались стремительно, только все время хотелось есть, хотя кормили его точно на убой, не оглядываясь на предписания слуг Творца, мол, первая трапеза должна быть не раньше, чем солнце окажется в зените, а вторая — в конце наполненного добрыми делами дня. Эрик как-то, смеясь, заметил, что все повара «Шибеницы» нынче работают исключительно на прокорм Гуннара, и, пожалуй, был недалек от истины.