Товарищ Брежнев. Большой Песец - Дмитрий Абрамов Страница 6

– ГДР?

…лядь. Опять прокол.

– Германская Демократическая Республика – товарищ Верховный Главнокомандующий. Как-то надо для себя будущую Германию от нынешнего Рейха отделять.

– А почему «демократическая»?

– «Народная» – не подходит, по-немецки это будет звучать практически так же, как и «нацистская». «Социалистическую» и «советскую» – надо будет ещё им заслужить. А «демократическая» – в самый раз будет.

– Разумно. Но мы отвлеклись. Полицаи?

– Полицаи – предатели. Предателей не прощают, их уничтожают. Это с врагом можно помириться, на наших, естественно, условиях помириться. И я очень сильно боюсь, что после войны, тогда, когда мы начнём отпускать пленных немцев в Германию, кто-нибудь у нас по доброте душевной попытается простить и амнистировать предателей.

– После всего того, что они натворили? – это не выдержал Бочков.

– Это сейчас представить невозможно, но пройдёт время, раны заживут, эмоции поутихнут, и вполне возможно, что встанет вопрос: вот мы немцев отпускаем, а почему бы и своих оступившихся сограждан не пожалеть? Тем более что прецеденты уже были.

– Это когда? – не сразу сориентировался Сталин.

– Амнистия 1921 года ^[7]. Того же Слащёва ^[8] простили. Скажут – вот в Гражданскую простили, а почему сейчас нельзя?

– И почему, no-вашему нельзя?

– Белые не предатели. – Бочков напрягся, а Сталин в усы улыбается. – Белые были врагами. Они Советской власти не присягали и соответственно её и не предавали. Но с врагом можно помириться, если он разбит и принимает твои условия. Вот тех, кто принял условия Советской власти, того и простили. Ещё раз повторюсь – белые не предатели, а враги. Нынешние же полицаи – предатели чистой воды. И прощать их, я считаю, никак нельзя. Ни сейчас, ни через время. Даже через сто лет – нельзя.

– И что? Всех расстрелять? – интересуется Верховный.

– Кто заслужил расстрел – расстрелять. Тех, кто нагадил не на расстрельную статью – лет на двадцать пять – тридцать в лагеря, лес валить, дороги строить, в шахтах работать. И чтоб никакой амнистии! И НКВД предупредить – чтоб, норму не выполнил – новый срок за саботаж, чтоб, палец себе порезал – срок за членовредительство. Чтоб все, кто из этой падали доживёт до конца своего срока – выходили бы уже ничего не могущими развалинами. Вот такое у меня отношение к предателям, товарищ Верховный Главнокомандующий.

– Да уж, наговорили вы, товарищ Брежнев. – Сталин оборачивается к Бочкову: – А комиссары из ГПУ говорили, что генерал Брежнев – враг и безумец. Враги так немцев не бьют, а безумцы таких мыслей не имеют.

– Согласен с вами, товарищ Сталин, вполне разумные мысли, – это Прокурор Союза говорит, и мне не показалось, что он поддакивает, это реально его оценка.

– Ну что ж, у Прокуратуры ещё есть вопросы к генерал-майору Брежневу?

– Генерал Брежнев действовал в условиях крайней необходимости, и соответственно даже обвинения в превышении полномочий и злоупотреблении властью ему не могут быть предъявлены, – сообщает Бочков.

Уфф. Ура! В общем-то, я особо не сомневался, что так всё и закончится, но всё же неприятно, когда тебе такие предъявы кидают. Время сложное, военное, всяко-разно может повернуться.

Но, блин, Бочков не закончил:

– Вполне возможно, что вышестоящий командир генерала Брежнева сочтёт некоторые его действия правонарушениями. Но это уже всё в рамках Дисциплинарного устава и на усмотрение командования.

Это что такое? Меня что, на губу или в дисбат? Смотрю на Сталина. А Виссарионыч лыбится. И Бочков – тоже. Сговорились. Троллят. Ладно, переживём.

– Раз у Прокуратуры к товарищу Брежневу вопросов больше нет, может быть, уже отпустите его со мной? – Виссарионыч жжёт.

– Да, конечно. Товарищ генерал-майор, получите-распишитесь. – Бочков достаёт из массивного сейфа у себя за спиной мои документы, пистолет с кобурой и отдельно магазин с патронами.

Расписываюсь в получении, документы – во внутренний карман, пистолет – в кобуру, кобуру – на ремень. Ремень с портупеей у меня, кстати, никто и не забирал. Готов.

– Ваши вещи – в приёмной. До свидания, товарищ генерал-майор, если что – заходите на огонёк, – прощается со мной Прокурор Союза.

– Спасибо. Но лучше уж вы к нам.

Пара секунд на переваривание. И Виссарионыч с Прокурором заржали.

– Посмеялись и хватит. Поехали уже, товарищ Брежнев, а то уже действительно руководство страны время впустую тратит. – Сталин указывает мне рукой на выход, а сам направляется к стоящей в углу вешалке, на которой ждёт его видавшая виды шинелька.

В приёмной, на массивном кожаном диване, больше похожем на многоместный трон, лежит мой вещмешок и полушубок с мутоновой шапкой-ушанкой. Облачаюсь. Почти сразу из кабинета Прокурора выходит Сталин.

– Пойдёмте, машина ждёт.

Идём по коридорам в сопровождении материализовавшегося то ли адъютанта, то ли охранника. Внутренний двор. Два чёрных брата-близнеца – сто первые «ЗИСы». Садимся в один из первых советских лимузинов. Выезжаем из внутреннего двора Прокуратуры, у ворот к нашей машине пристраивается трёхосный «Додж» с охраной. Несколько минут, и небольшая колонна въезжает в Кремль. Выходим из машины.

– Прогуляемся? – предлагает Сталин. Согласно киваю и иду следом. Неспешная прогулка по немноголюдной территории Кремля. Сталин останавливается, достаёт из кармана трубку, не раскуривая вдыхает аромат впитавшегося в вишнёвое дерево табака, задумчиво смотрит в сторону Замоскворечья.

– Надеюсь, вы сделали выводы из всего произошедшего?

– Так точно, товарищ Верховный Гла…

– Наедине можно короче – просто говорите «товарищ Сталин».

Оппа! Где-то читал, что обращение «товарищ Сталин» было допустимо только для рядовых граждан и для людей из личной команды Сталина. Для остальных – обращение сугубо по должности. Это чё? Меня в команду взяли?

– Так точно, товарищ Сталин.

– И какие выводы?

– Думать и не подставляться.