Нечестивый Консульт - Р. Скотт Бэккер Страница 6

Некоторые потери попросту непостижимы.

– Тел… Тел… Телли… – бормотала она, стискивая свои непослушные руки.

Там, внизу, тонули тысячи душ – матери и сыновья, придавленные руинами, захлёбывающиеся, дёргающиеся, уходящие под воду, поднимавшуюся всё выше и выше, поглощавшую один за другим кварталы необъятного города и превращавшую его нижние ярусы в одну огромную грязную лужу. Море перехлестнуло даже через восточные стены, так, что груда развалин, прежде бывшая Андиаминскими Высотами, сделалась вдруг настоящим островом.

– Она мертва! – рявкнула мать, сжимая веки от терзавшей её мучительной боли. Она тряслась, словно древняя парализованная старуха, хотя неистовая пучина страданий, казалось, лишь делала её моложе, чем она есть.

Мальчик смотрел на неё, выглядывая из-за обутых в сапоги ног отца, охваченный ужасом большим, нежели любой другой, что ему доводилось когда-либо испытывать. Смотрел, как мамины глаза раскрываются и её взгляд, напоённый неистовой, безумной яростью, вонзается прямо в него, пришпиливая его к месту не хуже корабельного гвоздя. Мамины губы вытянулись в тонкую линию, свидетельствуя об охватившей её убийственной злобе.

– Ты…

Отец обхватил её правой рукой, а затем сгрёб Кельмомаса за шкирку левой. Слова призвали свет, и само сущее скользнуло от языка к губам, – а затем мальчика вновь куда-то швырнуло и он кубарем покатился по колючему ковру из сухих трав. Спазм кишечника вновь заставил его конечности жалко скрючиться. Он заметил Момемн – теперь уже где-то совсем в отдалении. Груды развалин дымились…

Его мать рыдала, вскрикивала, стонала – каждый следующий мучительный прыжок за прыжком.

* * *

Той ночью он разглядывал своих спутников сквозь путаницу осенних трав. Мать, сокрытая от его взора пламенем, раскачивалась и причитала, образ её, очерченный исходящим от костра тусклым светом, раз за разом содрогался от терзавших её скорбей. Отец точно идол недвижно сидел, увитый языками пламени, его волосы и заплетённая в косички борода сияли пульсирующими золотыми отсветами, глаза же ослепительно сверкали, точно бесценные бриллианты. Хотя Кельмомас лежал, прислушиваясь к каждому вдоху, он вдруг понял, что попросту не в силах следить за их разговором, как будто бы душа его витала где-то слишком далеко, чтобы действительно слышать услышанное.

– Ты вернулся…

– Ради те…

– Ради своей Империи! – рявкнула она.

Почему он всё ещё жив? Почему они вот так вот цепляются за него, даже понимая, что его необходимо уничтожить? Какое значение могут иметь родительские чувства для мешков с мясом, производящих на свет такое же мясо? Он же, вне всяких сомнений, тот самый блудный, вероломный Аспид, о котором лепетали храмовые жрецы – Ку’кумамму из Хроник Бивня. Пресловутое проклятое Дитя, родившееся с уже полными зубов челюстями!

– Империя своё уже отслужила. Лишь Великая Ордалия теперь имеет значение.

– Нет… Нет!

– Да, Эсми. Я вернулся ради тебя.

Отчего они не убьют его? Или не прогонят прочь?

– И… и ради… Кельмомаса?

Что за дело причине до следствия? Какой человек, если он в своём уме, станет взвешивать свою погибель на чаше любви?

– Он такой же, как Инрилатас.

– Но Майтанет убил его!

– Лишь защищаясь от наших сыновей.

– Но Кель… К-кель… он… он…

– Он сумел одурачить даже меня, Эсми. Никто не мог этого предвидеть.

Голова её поникла, опустившись к содрогавшимся от рыданий плечам. Отец взирал на неё, бесстрастный, словно золотое изваяние. И юному имперскому принцу почудилось, будто он и в самом деле умер, но был сброшен с облака или с какой-то звезды, дабы упасть на землю здесь, на этом самом месте, приклеенным к нему дрожащим тёплым пятнышком. Единственным, что от него ещё оставалось – и становящимся при этом всё меньше и меньше.

– Он убил их всех, – сказал отец, – Самармаса и Шарасинту собственными руками, Инрилатаса руками Майтанета, а Майтанета…

– Моими руками?

– Да.

– Нет! – завизжала она. – Нееет! Это не он! Не он! – Она вцепилась в лицо мужа, царапая его пальцами, изогнувшимися будто когти. По его щеке, стекая на бороду, заструилась кровь. – Ты! – бушевала она, хотя глаза её полнились ужасом от содеянного – и от того, что он позволил ей это. – Ты – чудовище! Проклятый обманщик! Акка видел это! Он всегда знал!

Святой Аспект-Император закрыл глаза, а затем вновь распахнул их.

– Ты права, Эсми. Я – чудовище. Но я чудовище, в котором нуждается Мир. А наш сын…

– Заткнись! Замолчи!

– Наш сын – лишь ещё одна форма мерзости.

Вопль его матери вознёсся ввысь, пронзив ночную тишину. Нечто любящее. Нечто подлинное и искреннее – отточенное лезвие надежды.

И сломленный, разбитый мальчик лежал, едва дыша и наблюдая.

Готовясь к тому, что сейчас его мать тоже разобьётся вдребезги.

* * *

Изнеможение первой настигло маму, и теперь лишь отец остался сидеть перед угасающим костром. Анасуримбор Келлхус, Святой Аспект-Император Трёх Морей. Он перенёс их – мешки из плоти, источающие каждый свою долю ужаса, ярости и горя – уже более чем на дюжину горизонтов от Момемна. Отец сидел, скрестив ноги так, что его шёлковые одеяния, измаранные кровавыми пятнами, напоминавшими нечто вроде карты с разбросанными в случайном порядке островами и континентами, растянулись меж его коленей. Отсветы костра превратили складки одежды на его локтях и плечах в какие-то сияющие крючья. Один из декапитантов лежал, заслоняя другого, и было отчётливо видно, что испытующий взгляд и выражение его чудовищного лица, обтянутого чёрной, напоминавшей пергамент кожей, в точности повторяет неумолимые черты отца, взиравшего прямо на Кельмомаса и прекрасно знавшего, что мальчик лишь притворяется, что спит.

– Ты лежишь, изображая из себя побеждённого, – молвил отец голосом ни нежным и ни суровым, – не потому, что побеждён, но потому, что победа нуждается во внешних проявлениях лишь тогда, когда этого требует необходимость. Ты притворяешься неспособным пошевелиться, считая, что это соответствует твоему возрасту и соразмерно тому бедствию, что обрушилось на тебя.

Он собирается убить нас! Беги! Спасайся!

Маленький мальчик лежал так же неподвижно, как тогда, когда он шпионил за нариндаром. В нещадной хватке Анасуримбора Келлхуса всё было подобным яичной скорлупе – будь то города, души или его собственные младшие сыновья. Не было необходимости вникать в его замыслы, чтобы понимать смертоносных последствий попытки им воспрепятствовать.

– От кого-то вроде меня сбежать не получится, – сказал отец, в глазах Аспект-Императора, будто заменяя ту ярость, что должна была бы звучать в его голосе, плясали отблески пламени.