Испытание вечностью - Виталий Храмов Страница 59

Боли не было. Ничего не было. Полное отсутствие всего. Вообще – ничего. Полная, абсолютная темнота. Но я же думаю! Я мыслю – значит, я существую. Цитата. Не помню откуда. Я живой. Или как?

Долго. Сколько – непонятно. Долго-долго ничего не происходило. Потом что-то изменилось. Мне показалось, я начал двигаться. Как двигаться? Непонятно. Тела своего я не ощущал. Ногами не шел. Ничего не ощущал, кроме изменения местоположения относительно предыдущего. Падение? Полёт? Не знаю, как это – полёт? В свободном полёте быть не приходилось. На падение похоже. Тут уж у меня большой опыт, в падениях. Но падал я не вниз, как должно быть, а как-то вбок.

Ещё изменение – источник света вдали. В кромешной тьме – отсвет далёкой призрачной звёздочки. Как только я увидел едва различимый отсвет, появилось новое ощущение – боль. Боль! Блин, как я не любил боль! Я ужасно плохо переношу боль. Не могу её терпеть, вернее – терпеть её не могу! Ничего никогда не боялся, а боль не переношу. Но всё что я помнил – это боль!

Звездочка пропала. Пропала и боль. Повисло опять ничто темноты. И движение прекратилось.

Не-ет, так не пойдет! Да, приятно, конечно же, когда ничего не болит (а чему, кстати, болеть-то?), но ничто меня не устраивает! И я рванулся (чем?) в сторону, где отблёскивал до этого свет.

Опять появилась звёздочка, появилось падение, вернулась боль. Но теперь для продолжения падения приходилось прилагать усилия, будто я толкал что-то на подъём горы, хотя тела я по-прежнему не чуял. Да ещё терпеть боль. Это тоже тяжко. Говорят, к боли привыкают. Не знаю. Невозможно привыкнуть к этому мучению.

Что же там, в конце? Что за свет? Свет, причиняющий боль? Чем я ближе «падал» к нему, тем больнее было. Но я «толкал» падение, толкал собственную боль – всё сильнее, превозмогая всё усиливающиеся мучения. Когда стало невмоготу терпеть, я стал кричать, орать, потом просто голосить во всю мощь (чего?), но упорно «толкал» себя – к свету.

И вот свет залил всё! Остался только свет. И боль. Мука. Мучение.

– Кто ты? – раздалось громоподобно.

– Я? – удивился я.

– Кто я, я знаю. Кто ты?

А кто я? Кто я? Имя? Что имя? Как меня зовут? Да все по-разному. Коверкают имя, вешают прозвища. Мама, жена, дети, ребята с работы, одноклассники, соратники – все по-разному. Каждый хоть чуть, но иначе. Как я сам себя называю? А кто сам себя называет, ну если сам перед собой? Я и есть я. Имя – чушь. Придуманный людьми идентификатор. Перед этим голосом и болью, имя – чушь.

А что? Социальный статус? Место в обществе себе подобных? Пыль. Я – пыль. Миг между прошлым и будущим. Выживал, старался, учился, сражался, терпел. А сейчас – что значит всё это, вся моя прошлая жизнь? Балласт прожитых лет. Чушь!

Что я для людей? Для любимой женщины, для того мальчугана – сына моего, для матери? Они мне дороги, я им дорог. Я – муж, отец, сын? Со стыдом и болью я вспомнил, как причинял боль обид, невнимания дорогим мне людям. Стыдно. Больно. Плохой муж, плохой отец, никудышный сын. Опять не то!

А что ещё? Работа? Служба? Работал. Служил. Помню, что был истощён делом. Помню, как превозмогал – в бою, но ничего конкретного. Всё это было – там. Какое это имеет значение сейчас? Тоже чушь!

– Я не знаю, – ответил наконец я. – Я – никто.

– Никому место в нигде. Зачем шел ты на свет, терпишь мучение?

– Не хочу в нигде! Не хочу быть никем! А к свету всегда надо идти. Иначе нельзя. А мучение? Бог терпел – и нам велел. Терпимо. Это что-то. Лучше небытия. И так всю жизнь это «не». He-жизнь, не-смерть, не-друг, не-враг, а всё только – так… Ни то ни сё. Небытие. Унылое ничто. Постоянно.

– Почему шел через мучение на свет? Легче же было наоборот?

– Легче, – согласился я. – Легче не значит лучше.

– Почему? – опять прогремел гром.

– По кочану! Не знаю! Так надо!

– Кому надо?

– Мне!

– А ты кто?

– Я? Я – человек! Человек!

– Помни об этом. Не забывай!

Раскаты грома катались волнами вокруг. Отдаляясь, приближаясь, схлёстывались друг с другом, дробились друг об друга.

– Жить хочешь? – спросил тот же голос, но тише, без громовых раскатов.

– Не знаю. Особо и нет. Устал я. Так устал, что не отдохнуть. Только…

– Только…

– Родные мои. Нужен я им. Жене нужен муж, сыну – отец, матери – сын.

– У них будут они. Может, лучше, чем ты.

Если бы у меня была голова, я покачал бы ею, были бы губы – поджал бы.

– Это вряд ли. Будет ли он любить их, как я? Заботиться о них? Никому не доверю. Надо – жить! Потому и живу. Для них.

– Ой ли?

– Упрёк справедлив, согласен.

Раскаты грома совсем стихли. Но что-то гремело всё равно. Это боль. Мучение уже гасило свет.

– Так что же с тобой делать?

– Не мне, видимо, решать.