Эльфийские хроники - Жан-Луи Фетжен Страница 59

«Пока она ее носит, с ней ничего плохого не случится», — сказал когда-то Гвидион. Однако Ллиана подвеску уже не носила. Ну так она, по крайней мере, ее найдет, если Прародительницы захотят, чтобы она осталась живой и чтобы она пришла когда-нибудь сюда, в это место.

Жара была невыносимой.

С одной и с другой стороны входа находились две огромные жаровни — такие огромные, что на них можно было бы зажарить коня целиком. Они до краев были наполнены раскаленными углями, которые постепенно сгорали со зловещим потрескиванием и отбрасывали красноватые тени на покрытый плитками пол на десять футов вокруг себя. Больше в этом помещении Махеоласу разглядеть ничего не удалось, однако оно, похоже, было огромным, если судить по эху шагов по каменному полу и по темноте, в которой, пожалуй, мог бы притаиться целый отряд гоблинов и никто бы этот отряд не заметил.

Скрип клинка, вынимаемого из ножен, заставил Махеоласа вздрогнуть, но еще до того, как его рассудок, измученный неделями различных ужасов и гнусностей, успел встревожиться, он понял, что ему перерезают путы. Затем орки, которые притащили его сюда, в это темное помещение, бросили его наземь. Он, не успев выставить вперед затекшие руки, шлепнулся на твердый пол, больно ударившись локтем и боком.

Пытаясь восстановить дыхание, которое перехватило от удара, он услышал, как заскрипели закрываемые за ним огромные бронзовые двери.

Затем все стихло.

Подросток медленно поднялся. Его лицо блестело от пота и слез — слез, которые прочертили на его грязной коже длинные светлые линии. Он не умывался уже несколько недель. Одежда превратилась в замызганные лохмотья, кишащие насекомыми-паразитами. Его волосы стали похожи на тоненькие прутики. На теле не осталось ни одного места, на котором не было бы синяков и ссадин. Тем не менее, он все еще был живым. По какой-то причине, про которую Махеолас уже даже не пытался строить догадки, монстры не только не убили его, но даже проявили заботу: они приносили ему зловонную похлебку и мутную воду, чтобы он не умер от голода и жажды. Когда его ноги отказывались его слушаться, они помогали ему ходить…

Послушник отполз подальше от жаровен — так далеко, насколько смог, — однако как только он оказался в темноте, его охватил панический ужас: там, куда не доходил свет огромных жаровен, было ужасно холодно.

И тут вдруг откуда-то из самой глубины ночи раздались глухие удары, похожие на шаги какого-то великана. Каждый из этих ударов, сопровождаемых эхом, наполнял зал оглушающим звуком, от которого, казалось, даже вибрировал пол. Затем эти удары неожиданно стихли, и из глубины помещения послышался зычный хрипловатый голос:

— На колени перед повелителем! На колени перед королем страны Горре и Инферн-Йена [20], получившего власть по воле Луга Сияющего, Луга Длиннорукого, Луга Грайнайнеха, Самилданаха, Луга Ламфады, бога копья и огня!

Махеолас послушно приподнялся, встал на колени, согнулся и устремил свой взор в пол. Он сейчас если бы и захотел встать на ноги, то все равно не смог бы этого сделать. Несмотря на страх, от которого у него пропадали самые последние силы, он наконец-таки понял, где находится и кто его сюда притащил.

— Подойди…

Услышав приказ, мальчик упал на землю и почувствовал невыносимую боль в голове. Этот новый голос — гораздо более мощный, чем прозвучавшие чуть раньше вопли, — был вообще-то тихим, однако он буквально вонзился ему в уши и проник аж в самые глубины его существа, обжигая подобно железу, раскаленному добела.

Когда боль ослабла настолько, что Махеолас смог открыть глаза, он различил какой-то нечеткий силуэт, сидящий на троне, там, где несколько мгновений назад была непроглядная тьма. Махеоласу захотелось броситься наутек, но он — чувствуя, что его руки и ноги уже не подвластны его воле — встал и пошел к трону. Тело его вдруг охватила неудержимая дрожь. С каждым шагом он все отчетливее видел неподвижный силуэт, который заставлял его приближаться к трону. Фигура была облачена в красный плащ. Капюшон этого плаща был опущен так низко, что скрывал лицо. Махеолас вскоре различил серые тощие ладони, лежащие на подлокотниках трона, и ему вспомнилось одно изображение, нарисованное на какой-то из стен монастыря. Перед ним, получалось, сейчас был тот, кого монахи называли Лукавым, Падшим ангелом, Антихристом… Один из монахов избил его, когда Махеолас спросил, почему имя, каким бы оно ни было, нельзя произносить в монастыре, учреждении, посвященном Богу. Больше послушник этого вопроса никому не задавал. Никто никогда не задает этого вопроса.

Когда до трона оставался всего лишь шаг, Махеолас, почувствовав изнеможение, упал на пол.

— Человек, — прошептал Тот-кого-нельзя-называть. — Юный послушник, облаченный в одежду эльфа. Странно… Мне говорят, что люди забыли богов и теперь почитают крест. Это правда?

Боль, причиняемая этим голосом, постепенно становилась более-менее терпимой, однако каждое из произносимых слов тисками сжимало голову Махеоласа и придавливало его к покрытому плитками полу.

— Это правда?

— Да, Повелитель…

— Тогда тебе придется мне многое рассказать… Подойди еще ближе. Посмотри на меня.

Махеолас приподнялся на локтях и поднял глаза. То, что он при этом увидел, подавило остатки имеющейся у него силы воли, и он — словно марионетка, у которой обрезали ее ниточки, — рухнул на пол у ног Повелителя.

Тот-кого-нельзя-называть расхохотался, и его смех еще долго звучал под сводом его дворца.