Госпожа победа - Олег Чигиринский Страница 59

«Веселый осьминожка»…

Боковое зрение уловило вспышку: есть!

— На базу! Группа Бонней-2, возвращаемся на базу…

Голос выдернул Тамару из карусели. Ми-24, как видно, получили такой же приказ или сами рассудили, что продолжать смысла нет…

На жаргоне пилотов такой бой называется «собачья свалка». Длится это минут десять, трясешься потом не меньше часа. Если, конечно, остаешься в живых.

Она проследила черту дыр в стекле — одна пуля прошла немного выше и левее ее головы, другая — ниже и правее. Третья и четвертая вошли Рите в грудь — она и не вскрикнула, ей сразу же стало нечем кричать. Крови было море, по полу — ровным слоем, и еще тысячи мелких брызг — на стекле, на панели, на одежде, шлеме и на руках Тамары… Потом оказалось — и на лице…

— Бонней-2, отход!

Тамара узнала голос: штабс-капитан Брукман. Почему не мама Рут? Ее машина должна была идти в голове «клина». Где она?

Тела капитана Голдберг и еще трех летчиц нашли и вывезли ребята из пятой бригады. Экипажи четырех машин, упавших среди красных, так и не были найдены. Никто не сомневался, что летчицы мертвы, многие видели своими глазами, что машины сгорели, — но ни праха, ни даже ид-браслетов советские так и не вернули родственникам. Не сообщили и о месте захоронения.

Больше «Вдов» в небо не поднимали. Нет, неправда. Они еще своим ходом летели домой — под прикрытием четырех А-7 и трех F-15. От полка «Вдов» осталась чуть ли не эскадрилья.

* * *

Дударев и Шарламян не могли понять, какие силы белых им противостоят. Три полка было сосредоточено против Коблево, три полка — против Березовки. Ни там, ни там оборону прорвать не удавалось. Четыре бесплодные атаки на одном участке и три — на другом закончились ничем. Авиация работала из рук вон плохо, самолеты опаздывали или наносили удар совсем не туда, куда нужно, поскольку взаимодействие выглядело так: Дударев или Шарламян звонили в Москву, просили поддержки с воздуха, рассказывали, куда и как. Примерно через час прилетали самолеты — за этот час обстановка успевала раз десять измениться. С таким же опозданием поступали данные от воздушной разведки.

Опять же, нужно было как-то обставляться насчет того, почему оборона белых еще не прорвана. Численность Корниловской дивизии росла в геометрической прогрессии с каждым новым рапортом.

В 19–10 была предпринята очередная атака на Коблево — Южное силами свежего мотострелкового полка (это уж так повелось с самого начала: как подходит свеженькая часть, так и атакуют). Было очень трудно заставить идти в атаку те части, которые уже раз ходили: все знали, что беляки стоят как врытые. Слово «корниловцы» внушало почти мистический ужас, как в свое время — слова «Рихтгофен», «Тоттенкопф» или «Викинг». Поэтому на острие копья помещали новоприбывшую, еще непуганую часть.

Итак, в 19–10 эта часть (427 МСП 84-й дивизии) после артподготовки выдвинулась вперед, на штурм. Прогремели первые взрывы — несколько танков и БМП налетели на мины. Саперы, посланные расчищать проход, подверглись еще и минометному обстрелу, но какому-то жидкому: совсем не то, что прежде, когда беляки отвечали на приступы штормовым огнем. Это воодушевило мотострелков, и, едва проходы были сделаны, те пошли в атаку…

Минометный огонь тут же прекратился. Когда атакующие вошли в «зону отдыха Коблево», они вообще не могли понять, кто их обстреливал: поселок был пуст. Белые оставили рубеж Коблево — Южное и испарились в неизвестном направлении.

Высунув голову из люка командной машины, генерал-майор Дударев оглядывался по сторонам. База отдыха и поселок Коблево лежали в руинах. Все деревянные постройки сгорели, все каменные были разметаны по кирпичику. Трое местных, почему-то до сих пор не убежавших, подтвердили: беляки ушли где-то полчаса назад в направлении Черноморского.

Пока генерал-лейтенант думал, что ему делать дальше, запищала рация: его вызывал Генштаб.

— По данным воздушной разведки, белые оставили Коблево, — любезно сообщил связист. — Как слышите, прием?

— Слышу отлично, — выжал из себя Дударев. — Большое вам спасибо.

* * *

— Арт, мне ваша затея представляется неудачной, — сказал Ровенский.

— Меня ради этого сделали полковником, — ответил Артем. — Энвер Аблямитович справится с эвакуацией лучше моего, а полковому штандарту место впереди строя.

Ровенский прищурился.

— Не нарывайтесь. Один раз вы уже нарвались. Эта «линия Зигфрида», — он показал глазами на наспех вырытый оборонительный рубеж, — не годится ни к черту; штурм — и нас сметут. А вас не назначали пушечным мясом. Думаете, я не знаю, что Друпи еще утром был контужен и фактически командовали вы?

Друпи — так называли Казакова. За глаза. Говард Генрихович походил на мультяшного пса именно глазами — карими, влажными, треугольными, с тяжелыми печальными веками; а также — небольшим ростом и общей невозмутимостью. В последний раз Верещагин видел его двадцать минут назад, и он тоже отговаривал Артема лично ехать на передовую. На переговоры — если советские командиры согласятся на переговоры — можно было послать кого-нибудь другого, того же Ровенского.

Ракетный обстрел Одесского аэродрома не причинил вреда ни самолетам, которые были в воздухе, ни ВПП, но одна особенно дурная ракета взорвалась во внутренних помещениях аэропорта, и Казаков с двумя другими офицерами штаба угодили под ударную волну. Очевидцы рассказывали, что Друпи ударило о стену со страшной силой. Если бы не кевларовый командирский шлем, мозг штаба Корниловской дивизии весь оказался бы на одесском бетоне. Но и шлем не спас от контузии: большую часть времени Говард Генрихович находился без сознания, а, приходя в память, страдал от боли. Верещагин готов был отдать свою правую руку, лишь бы вернуть Казакова в строй. Но предложить такой обмен было некому.

— Сколько мы должны отыграть? — спросил командир горно-егерской бригады.

Верещагин посмотрел на часы.

— Три — самое меньшее.

Крымские штурмовики только в 17–45 сумели пробиться к Белой Церкви, где стояли полсотни Ту-22М, последняя угроза конвою «Золотая лань». Верещагин узнал об этом в 18–15, через час после того, как он на свой страх и риск отдал команду к эвакуации.

— Три — это много, — Ровенский пожевал губу. — А два батальона горных егерей, противотанковая батарея и артдивизион — это мало.

— Если мы продержимся три часа, — добавил Верещагин, — наш отход прикроют «Корнилов» и «Алексеев». И… Все равно катера за нами раньше прислать не смогут.

Ровенский сощурился.

— Вы, как я посмотрю, большой мастер жечь за собой мосты.

— Сэр! — из «Владыки» выбрался Гусаров. — Советские командиры согласны на переговоры.

* * *

Странное дело: в своих интервью полковник Верещагин очень вскользь говорит о самом главном: каким образом Корниловской дивизии удалось эвакуироваться из Одессы. Если верить советским источникам, натиск красных бойцов был отчаянным, а сопротивление крымцев отдавало безумным фанатизмом. Но все равно не вытанцовывается. Как-никак, больше сотни танков против одной ракетной батареи. Как-никак, больше двухсот БМП против двадцати трех «Святогоров» и сорока «Воевод». Как-никак, два артполка против жалких двух батарей, и то неполных. Как-никак, четыре тысячи солдат против — пятисот с небольшим; да, профессионалов, — но до упора уставших и издерганных.