Оксфордские страсти - Брайан У. Олдисс Страница 58

Прервав все эти соображения, она повернулась к нему, поцеловала в губы и сказала:

– А где мы будем жить после свадьбы?

Фрэнк прижал ее к стволу конского каштана и тоже поцеловал.

– Ах, ты такая желанная! Зачем нам жениться? Можем жить, где хотим – тут ли, там ли…

– Я обожаю Рим, у меня там работа, я преподаю взрослым английский и английскую литературу. И еще наука, и еще я телеведущая. Мне все это нравится. Я стала гармоничнее. Мне есть чем поделиться с людьми.

– Со мной тебе точно есть чем поделиться, – рассмеялся Фрэнк.

– Да-да, я это чувствую.

– Пошли скорей ко мне.

Они заспешили к нему на Вест-Энд, а по пути Мария с восторгом описывала странные вещи, какие случаются только в Англии: она слышала, будто в газетах писали, что осел превратился в человека. Она спросила Фрэнка, часто ли у них такое случается.

– Каждый год «Фортеан Таймс» [43]сообщает о подобных курьезах. Наука такое объяснить не в состоянии. Насколько мне известно, этот осел и прежде был человеком. Жил у нас в Феррерсе. Говорят, он был двоеженец и одной из его жен была первая жена писателя Джереми Сампшена. Полиция его арестовала.

– За то, что превратился в осла?

– Ну, на этот счет еще нет законодательства. Нет, за двоеженство и, видимо, за контрабанду наркотиков.

Едва войдя в дом, оба ринулись в спальню, срывая с себя одежду. Он погрузился в ее гибкое, уступчивое, нежное тело. Она же ощущала его в себе как волнолом, о который бились волны морей ее жизни. Это страстное интимное объятие увело их за пределы личностей, вовне себя, и они растворились в океане чисто физического.

Позже, когда они лежали в объятиях друг друга, Мария слабо проговорила:

– Знаешь, я часто представляла себе, что меня нет на свете. Не только потому, что меня насиловал тот человек и я от этого страдала – нет, у меня дедушка едва не погиб до рождения папы.

И она рассказала Фрэнку историю деда, которого звали Эрнесто Бальдини. Он был из известной семьи Бальдини, но стал приверженцем Муссолини, и дуче поместил его на высокий дипломатический пост. Во время Второй мировой Эрнесто во главе высокопоставленной итальянской делегации отправился в Японию, которая была союзницей гитлеровской Германии и, соответственно, фашистской Италии. Война складывалась не в пользу Италии, и поддержка со стороны Японии была бы очень кстати.

Но судьба им не благоприятствовала. Не успели отзвучать слова официальных приветствий на конференции в Токио, как пришло сообщение, что Италия капитулировала и теперь сражается на стороне союзников против сил оси Берлин-Токио, воюющих ради общих целей.

Мария рассмеялась:

– Ох, это жутко смешно! Представляешь? Хорош подарочек для дедушки и его делегации! Конференцию, разумеется, тут же свернули. Японцы окрысились. Бедные итальянцы удалились к себе в гостиницу. Когда они попытались заказать еду, хозяин гостиницы отказался принять заказ. Они же теперь были враги японцев. Представляешь: у итальянцев ни еды, ни вина! Кошмар!

– И… и что же дальше? – спросил Фрэнк, давясь от смеха.

– Наконец, где-то около полуночи к ним явились японские офицеры, целая группа, все в форме, очень торжественно настроенные. Их приняли в апартаментах у деда. Они весьма церемонно презентовали деду большой самурайский меч. Они, разумеется, ожидали, что он воспользуется им, чтобы совершить сэппуку, в соответствии с японской традицией: важно сохранить лицо, даже ценой жизни. У них ведь свое понятие о чести. А наша делегация истолковала их намерения совершенно превратно. Итальянцы понятия не имели об их эксцентричной традиции самопотрошения. Они решили, что японцы желают расстаться друзьями и так выказывают сочувствие. Поэтому они тут же подарили им в ответ небольшой кинжал хорошей итальянской работы…

Теперь уже оба корчились от смеха, и кровать под ними ходила ходуном от хохота.

Наконец Фрэнк отдышался и спросил, чем дело закончилось.

– О, японцы удалились в полном недоумении. Нашу делегацию на следующий день под конвоем отвели на корабль, который тут же отплыл в Италию. Японцы вели себя согласно кодексу чести. А дедушка, к счастью, поступил совершенно бесчестно и не разрезал себе живот самурайским мечом, как полагается, – так что впоследствии его жена родила моего папу.

– Прекрасная история! Позволь мне в награду поцеловать тебя всюду-всюду…

Мария изобразила ужас:

– Фу, как противно!

– Хотелось бы надеяться.

Тонкий месяц взошел над Моулси, посеребрив переплетенные тела. С точки зрения луны подобные частности, сами по себе несущественные, есть часть панорамы бесконечной борьбы за обожание, дружбу, власть и успех. Той борьбы, что не прекратится, пока люди считают нужным бороться за место под солнцем в обществе, исполненном стресса, которое они сами и создали.

В случае Мэрион Барнс, правда, едва ли можно говорить о положении в обществе. Мэрион сидела в темной маленькой гостиной, в старом, потемневшем от времени кресле, а рядом с ней на полу лежала Лорел, которая время от времени яростно чесалась.

– Перестань, Лорел, дорогая! – время от времени приказывала Мэрион. – Опять блохи, – сказала она себе. Мэрион попивала что-то из темно-коричневой бутылки – а-а, это «Борегар», самый дешевый бренди, какой только был у Сэма Азиза. Так она угощала себя субботними вечерами. Отсюда и краснота на морщинистых щеках.

Телевизор мигал, заливая комнату светом. Мэрион смотрела «Отношения, каких даром не нужно» – развлекательную передачу про унижение тех, кому и без того не повезло в жизни. Вел ее довольно известный комик по имени Антони «Бе» Тони. То была любимая передача Мэрион. Хохоча, она чуть не подавилась своим «Борегаром».

Началась реклама. Мэрион почудились чьи-то шаги на заднем дворе. Она встала, пошатываясь.

– Сидеть, Лорел! Кому говорю…

Но собака будто не слышала: она проводила Мэрион до задней двери.

Мэрион сняла засовы, нижний и верхний, и вгляделась в сгущающийся мрак. Вроде никого.

– Эй! Есть кто?

Ответа не было.

– Катись отсюда, чучело, кто бы ты ни был!

Воспользовавшись ситуацией, Лорел выпрыгнула наружу, промчалась по двору и перескочила низкий заборчик. Она инстинктивно направилась к холмам.

– Лорел! Лорел, вот гадкая собака! Что за черти в нее вселились… А ну вернись! Кому говорят! Ло-орел!!!

Но лабрадор лишь сказала себе на бегу:

– Какая еще «Лорел»? Что, старой карге неизвестно разве мое имя: «Гроззкел шнарр Снаммаварур Снаммс»?