Великая степь - Виктор Точинов Страница 58

Запах от костерка шел специфический.

Хоть деревья здесь, в предгорьях, и росли по долинам сбегающих к Балхашу речушек, но древесина для степняков — продукт слишком ценный. Из дерева делают древки оружия и кибитки — единственный дом кочевника. А на топливо идет кизяк — смесь сухих травянистых стеблей с сухим же верблюжьим навозом. Греет, конечно, и еду приготовить можно, но запах…

Гамаюн, впрочем, не обращал внимания — внимательно слушал рассказ. Морщила нос одна Багира — и то потому, наверное, что к костру, за которым шел мужской разговор, ее не пустили. Она сидела поодаль, с женщинами сугаанчаров — те с восхищенно-боязливым любопытством рассматривали ее оружие и снаряжение. Жены степняков и сами порой садились на коней и брали оружие — но лишь по большой беде, в самом крайнем случае. Багира, надо думать, казалась им персонажем легенд — женщиной-баатуром. Жили в степи, по слухам, подобные воительницы много поколений назад…

Рассказ Андрея Курильского, без вести пропавшего в одном из первых ноябрьских боев, литературными достоинствами не блистал. Житейская история — без лихо закрученного сюжета.

—… притащили на кочевье. Два дня провалялся в беспамятстве, докторов нема, — оклемался. Сразу колодку на шею —здоровенная балясина деревянная. Но руки свободные, ноги тоже. Предупредили: сбежать попробую, на первый раз ногу сломают. На второй — убьют. Работать заставляли — дерьмо за верблюдами собирать на кизяк, просо толочь в ступке… Болтушкой из того проса и кормили, ну да кости иногда с обрезками мяса… На тяжелой работе ноги бы протянул, а так-то ничего… У них и рабов, думаю, мало — потому как делать им нечего. Со скотом-то сами возятся, пленных не подпускают, не положено… Ну, живу, болтушку жру, дерьмо собираю… Язык помалу выучил… А они все дальше к югу откочевывают — зима на носу. Может, и не совсем к югу — компаса нету, точно не определишься. И где Девятка — не знаю, везли-то в беспамятстве… Бежать подумывал… В общем, не трудно, пригляда нет постоянного… А куда пойдешь? Один, без ничего? Степь как стол, за версту видно… Ну, зима ударила, холода — к тому времени к горам ушли, не к здешним — туда, на юго-восток… Там — зимовье, балаганы стоят какие-то, сено наготовлено — овцам-то зимой снег не разрыть, это лошадки с верблюдами еще как-то могут… Небольшое зимовье, на пяток семейств. Ну, живу, зимую — доху выдали из шкуры невыделанной… Вонючая — страсть… Но мороз не тетка, и той был рад… А тут война случилась — хайдар прискакал, с дротиком. Мужики собрались — почти все — и ушли в одночасье. Ну, думаю, — вот мой шанс. Колодку разбил и рванул оттуда…

— Просто так рванул? Пешком и налегке? — не поверил Гамаюн. — И погони не было?

— Ну, это… Не пешком, понятно… А в погоню им не на чем скакать оказалось — поджилки я лошадкам того… Да и некому почти — троих мужиков оставшихся я… в общем, к Тенгри-Ла отправил, а остальным заботы хватало — зимовье горит, сено горит, скотина носится, орет… Оторвался без проблем, короче. И поскакали мы сюда, слухи ходили…

— Мы?

— Ну я это, на всякий случай, дочку старшины прихватил. Как заложницу, вроде. Слухи ходили, что тут, в предгорьях, вольный народ живет. Сугаанчарами себя кличут… Показала дочка дорогу — доскакали. Приняли нас, как всех принимают. Кто, откуда — не допытывают. Ханов тут нет. Старейшин, что от отцов и дедов власть получили — тоже нет. Здесь кто в бою отличился — тот на войне командует. А в мирной жизни главных не бывает. Делиться-ссориться не из-за чего — земли и дичи хватает, а народу тут немного. В основном — беглые из разных мест. Кого к изгнанию приговорили, кто сам ушел из под хана своего — вольной жизни захотел… Я думаю — так же вот казаки у нас в старое время жили…

Ну-ну, подумал Гамаюн. Казаки-разбойники.