12 смертей Грециона Психовского - Денис Лукьянов Страница 58

Но профессор этого уже не видел — Грецион Психовский отключился, видя, как злость постепенно укутывает сознание.

Грецион начал падать, летя в тугую бесконечность с холодным дном на недосягаемой глубине — полетел вслед за Вавилонским Драконом, Змием-Тиамат, злобой мира и каждого отдельно взятого человека.

* * *

Он вынырнул из холодного гипнотического небытия, где звуки звучали наоборот, а цвета раскрывались с обратной стороны, оттого чернота забвения казалось ему белой. А потом он понял, что снова стал собой, что чужие мысли не царапают его голову, хотя от чего-то — пока что не до конца понимая, чего именно — он все же не избавился.

Вавилонский Дракон снова ощутил себя собой.

Чувство тревоги, терзавшее его, рвущее звериную душу в клочья, кривой мелодией волынки заставляющее бежать, дрожать и бояться, пропало. Оно уступило место спокойствию — размеренному и бархатному. В сознании всплыли два образа, два взгляда, полных сочувствия, таких похожих друг на друга и родственных…

Вавилонский Дракон наконец-то понял, что счастлив, и вполне по-человечески.

И тогда его накрыло холодное одеяло смерти.

* * *

Грецион Психовский открыл глаза.

Падение, продолжавшееся вечность, кончилось — и никакого дежавю, никаких головных болей, а значит и никакой… смерти. Лишь легкая тошнота.

Профессор лежал на чем-то мягком, и сейчас ему было вообще без разницы, не чем: будто это хоть королевская перина, хоть стог сена, хоть просто муравейник. Главное, что он лежал, и ему было не так плохо, как до падения.

Глаза слезились, но Грецион разглядел белые древние камни. Профессор успокоился — хорошо, что это не стены лечебницы, а все та же Лемурия.

Но тот же это он?

Воспоминания прокручивались в голове, и Грецион вспомнил долгое падение, во время которого холод злобы резал его изнутри.

Психовский разозлился — но понял, что злиться ему совсем не хочется.

— С добрым утром, соня-Змееносец, — раздался до боли знакомый голос.

Грецион прищурился — рядом сидел упитанный мужчина в круглых очках, такой знакомый…

— А, точно, Феб, — протянул профессор.

— Так, ну амнезии у тебя точно нет, одной морокой меньше.

Грецион увидел в руках у друга блокнот — в принципе, ничего удивительного, да только вот Федор Семеныч не рисовал, а записывал.

— Ты что, пишешь в блокноте?

Аполлонский замер.

— Ну да. А что такого?

— Нет, ты обычно…

— Я составляю свой точный гороскоп на тринадцатый Зодиака! Пока у меня есть ты в качестве подопытного кролика.

— Я бы побоялся быть твоим кроликом…

— У тебя нет выбора, — пожал плечами художник. — И, кстати, ты уже как несколько минут ни на кого не срываешься. Прогресс!

— Срываюсь? Но почему…

Грецион вспомнил обжигающе-горькую злобу внутри него.

— Да, точно… Феб, я не знаю, что это было…

— Все ты прекрасно знаешь — обычная злоба, темнота внутри нас. Я свою иногда даже подкармливаю, — рассмеялся художник. — А вообще, лучше всех знают Инара с Бальмедарой.

Грецион включил мыслительную машинку на полную катушку — она работала туговато, но постепенно сводила концы с концами.

— А Заххак… что с Заххакм?

— О, тебе внезапно стала интересна его судьба, ха, — Аполонский послюнявил карандаш. — Значит, мы посчитали, что хватит с нас и всех остальных его жалящих слов и Духовного Пути, и… в общем, если тебя затошнит, тошни куда угодно. Барон вырезал его язык клыком, который таскал с собой Сунлинь.

— Жестоко, но справедливо, — хмыкнул Психовский, попытавшись перевернуться — не очень-то получилось. Перед глазами все еще ходили пятна, и мир воспринимался скорее одним большим очерком, наброском самого себя.

— Грецион? — позвал вдруг художник.

— Что такое, среброкистый Феб?

— Ты теперь у нас убийца Дракона, — загадочно протянул Аполлонский. — Не забудь убить Дракона в себе, ладно?

— Обычно ты убиваешь своего внутреннего дракона, а это оказывается, черт возьми, гидра, — Грецион почесал бороду. — Поэтому мне с ним проще уживаться. К тому же, он у меня маленький — совсем крохотный драконишка, гекончик от мира огнедышащих.

Профессор задумался.

— А большого… я и так сегодня уже убил. И себя вместе с ним — себя, ставшего драконом. Боже, как двусмысленно, а.

— Тем паче, — чудновато хрюкнул художник. — Ладно, собирай свои старые кости. Хотя, зная тебя, ты через пару минут уже вскочишь и побежишь искать новые приключения, похлещи этих, хотя, казалось, куда уж там. На этот раз, надеюсь, без Драконов — и внутри, и снаружи…

— Без драконов, и ты? Что с тобой, Феб…

— Иди к черту, а?

Они рассмеялись. Когда художник ушел, Психовский задумался — он вспомнил о Духовном Пути, так рьяно диктуемым Заххаком, и ухмыльнулся.

Иногда, промелькнуло в голове у Грециона, когда пути Духовные оказываются уж слишком исповедимы, лучше убраться с них сразу, потому что ни один из них никогда еще не принес ничего хорошего, а лишь заставлял натыкаться на одни и те же грабли, но в разной обертке и с разными бантиками. И каждый раз, когда кто-то начинал диктовать правила или учить, говоря, что лишь он знает, как должно быть, что успеха, или прозрения, можно достигнуть, слушая лишь его слова… каждый такой раз Духовный Путь оказывался той еще скользкой тропинкой, лишь поткал желаниям и целям его диктующего. Такой Путь всегда кто-то, да диктует. Сам по себе, с бухты-барахты, взмахом жезла, он не появляется…

Духовные Пути, как и рукописи, все же горят. Каждый раз один сменяет другой, вытесняет его и вновь захватывает умы, пока не появится третий, или же пока люди сами не посчитают, что пора сбросить гнет этой дороги, на деле мощенной костями и ведущей в никуда — к са́мому краю бездны.

Теперь же Духовный Путь, как ему и положено, вдребезги разбился, а сомнения разлетелись обсидиановыми осколками.

А что же касается правителя Лемурии, то…

…цепи тянули его вниз, до самого дна нижнего мира, окунали в пучину колючего страдания. Сознание уже не понимало, что есть реальность, а что — галлюцинация, потому что в голове металлическими дисками носился ужасный скрежет, слишком громкий, чтобы быть настоящим. Ноздри забило запахом тухлых яиц, гнили и серы.

Заххак хотел облизнуть иссохшие губы — но не смог, никогда и нигде, ни в каком из оттисков.

Ему достаточно было выиграть один раз, чтобы победить. Но и одного проигрыша хватило, чтобы единый для всех версий реальности Визирь, родившейся под знаком Змееносца, проклял Духовный Путь, по милосердию которого — так сказала ему Инара, прежде чем оставить здесь — все еще был жив.