Девочка с самокатом - Дарёна Хэйл Страница 58

– Думаешь, это хорошая идея? – спрашивает Калани, когда они останавливаются у высоких дверей.

Эмбер осторожно прикасается к потемневшему от времени дереву, лак с которого облупился и слез. Оно выглядит неожиданно прочным, можно не бояться, что вот-вот начнёт крошиться и распадаться под пальцами, и Эмбер мягко обводит вырезанный на створках узор, задерживаясь взглядом в его плавных изгибах.

На подушечках пальцев собирается всего лишь пыль, а ей кажется, будто целые минуты и годы.

– Не знаю, – честно отвечает Эмбер. – Может быть, нет. Может быть, внутри нас ждут полчища зомби.

Калани хмыкает.

– Вряд ли. Ты же знаешь, они не любят сидеть в помещении. Только на улице. Их сложно назвать домоседами.

– Как и меня. Но это не дом. Это – театр, – с благоговением выдыхает она, толкая тяжёлые створки вперёд.

Они открываются с отвратительным скрипом, но даже через скрип она слышит голос Калани:

– Думаю, любителями театра их тоже не назовёшь.

«Кто знает, – думает Эмбер, – кто знает». Не то чтобы она действительно думает, будто бы внутри им могут встретиться полчища зомби (живые мертвецы и правда больше похожи на осенние листья, гонимые ветром, чем на камни, которые могут лежать на одном и том же месте годами), но вместе с тем в словах Калани есть что-то… Кто знает, как всё обстояло до Апокалипсиса? Может быть, в этом заброшенном городе ещё есть зомби, которые – когда-то, давным-давно – обожали театр.

Может быть, среди них есть актёры и драматурги. Театральные критики. Те, кто не пропускал ни одной премьеры. Швеи, не спавшие по ночам, чтобы успеть закончить костюмы. Гримёры. Театральные сторожа, ютившиеся в каморке у заднего входа. Швейцары и улыбчивые девушки из гардероба. Кто угодно.

Кто угодно из тех, кто раньше не мыслил своей жизни без театра, а теперь – вот уже три десятка лет – не способен мыслить вообще.

Ей становится жутко.

Измеряя шагами холл, Эмбер думает о том, что изнутри театр совсем не выглядит заброшенным. Одиноким – да, может быть, будто в самый разгар очередного спектакля из него неведомым образом исчезли и актёры, и зрители, но никаким не заброшенным.

Почему так, она понимает только с подачи Калани.

– Да, – говорит он где-то у неё за плечом, – сложно представить такое за этой стеной.

Эмбер оборачивается.

– Что ты имеешь в виду?

Он задумчиво хмурит брови, пытаясь подобрать правильные слова.

– Ты же видела оставленные здания, правда? Там, за стеной, его давно разобрали бы и растащили. Диваны и кресла – домой, деревянные двери и рамы – на дрова или стройку, даже мраморные плиты с пола сумели бы отколоть и, уж конечно, нашли бы им применение. Стой твой театр на окраине, скажем, Столицы, от него остались бы голые стены…

Калани прав. Именно это с самого начала и казалось ей таким необычным: заброшенное здание раньше всегда означало отсутствие мебели, и дыры вместо оконных проёмов, и решётки голых перекрытий вместо нормального пола. Всё, что можно было вынести или разобрать, разбирали и выносили.

Здесь дела обстоят по-другому. Живым мертвецам не нужна новая мебель в дома, и строить им тоже не нужно, и огня они не разводят, а значит, и дрова им ни к чему. Мраморные плиты, оконные стёкла, латунные дверные ручки – тем более. Именно поэтому мёртвый город выглядит таким странным. Всё в нём осталось как было, ну, кроме того, что смогли изменить природа и время.

Эмбер кажется, будто театр готов ожить в любую минуту.

Немного подправить покосившиеся двери, вымести то, что нанесло ветром с улицы, заменить разбитые окна, а то и просто чем-то заклеить, подкрасить старой краской тёмное дерево – и здание будет выглядеть лучше, чем, например, та гостиница, в которой жили участники гонок. Достаточно пару раз пройтись мокрой тряпкой по полу, и он снова будет готов сверкать под ногами гостей: Хавьер говорил ей, что в театр было положено ходить при полном параде, так что Эмбер почти наяву слышит дробный перестук каблуков.

– Красиво и пусто, – говорит Калани.

Он оглядывается по сторонам, замирая у гардероба. За высокой стойкой теснятся ряды вешалок. Там некому принять его кожаную куртку и некому возмутиться тем, в каком виде они посмели прийти в храм искусства, поэтому Калани только проводит ладонью по широкой поверхности и сдувает с пальцев серую пыль.

Эмбер делает вид, что чихает. Калани смеётся.

Время словно перестаёт существовать внутри этого театра. Как будто им не нужно никуда торопиться, как будто Калани не мечтает выиграть финал и заработать достаточно, чтобы обеспечить своей сестрёнке достойное будущее, как будто самой Эмбер не хочется для него того же самого. Как будто они не ждут, пока клей схватится и мотоцикл будет готов к тому, чтобы двигаться дальше.

Как будто они просто пришли посмотреть хороший спектакль.

Калани протягивает ей руку.

– Прошу.

Кожаная куртка отзывается теплом, когда Эмбер берёт его под руку. Они идут через холл, медленно и неспешно, оглядываясь по сторонам, разглядывая узор на полу и лепнину на потолке, каменные статуи и деревянные рамки, за которыми ещё видно яркую бумагу афиш.

Эмбер читает названия.

«Ромео и Джульетта». «Снежная королева». «Дом, где разбиваются сердца». «Каменный гость». «Маленький принц». «Большие надежды».

«Апокалипсис вчера».

Она спотыкается, крепче цепляясь пальцами за локоть Калани. Под прозрачным пластиком – тёмная картинка, момент из спектакля, ржавые декорации, и разбросанные по сцене бинты, и грим под гниющую плоть. Крупный, похожий на граффити шрифт и дата премьеры, которой так и не суждено было состояться: через два дня после того, как город превратился в могилу.

– Нет, – говорит Калани, решительно отворачиваясь от афиши, – один неудачный спектакль не испортит нам настроение.

Эмбер может только слабо возразить.

– Откуда ты знаешь, что он был неудачным? По крайней мере, он почти угадал с предсказанием будущего.

– И что-то мне подсказывает, что предназначение искусства вовсе не в этом.

Они пересекают коридор почти не останавливаясь и одновременно толкают двери в зрительный зал.

– А в чём? – спрашивает Эмбер, изо всех сил вглядываясь в темноту. Кто знает, какие опасности там поджидают.

И дело не только в зомби: если, например, прогнил пол, они вполне могут провалиться, а в том, чтобы провалиться куда-то, всегда мало приятного.

– Не знаю. – Калани вглядывается в зал точно так же, как и она сама. Его плечи напряжены, голос звучит глухо. – В том, чтобы помогать людям, например? Или показывать им что-то, чего они не могли увидеть в обычной жизни и по чему тосковали? Открывать другие двери, брать в путешествие по другим мирам, подсказывать выходы из ситуаций, давать пример для подражания и убежище для души, если снаружи всё плохо?