Ветеран Армагеддона - Сергей Синякин Страница 57

В шестом часу дня Иванов вышел из нирванной.

Никуда ему больше не хотелось. В лес бы сейчас, с удочкой посидеть, тоскливо помечтал Александр. Но с удочками сидеть запрещалось. Нельзя было причинять боль живым существам. А рыба относилась именно к живым существам, пусть у нее кровь была и холодная.

В небесах мелькали белые диски. Народ собирался на дневное славословие. Иванову на луг не хотелось. Пусть лучше предупреждение оформят. Предупреждением больше, предупреждением меньше. Какая, собственно, разница?! Ему в этом Граде вообще находиться не полагалось, в Валгалле его место было, но именно туда Иванову не хотелось больше всего. Немного радости — ходить в живых героях!

Но и здесь была тоска. Все было правильно, все по законам библейским, но жизнь от этого вкуснее не становилась. Пресной была жизнь, безрадостной, как бы эту радость ни пытались искусственно пробудить в праведниках. Все повторялось. Теперь Иванову было скучно и здесь. Скучно, тоскливо и одиноко.

Воспоминания о Линн были щемяще сладки и печальны, оптимизма они Александру не прибавляли. Горечь утраты все еще жила в его душе, пусть уже и прошло столько лет. Впрочем, что время? Оно не имеет никакого отношения к человеческой беде. Напрасно говорят, что оно сглаживает страдания. Воспоминания о ране причиняют не меньшую боль, чем сама рана.

Домой не хотелось. Золотая мостовая мягко поддавалась ногам, над городом коромыслом повисла огромная семицветная радуга, и купидоны сновали стайками, выискивая в кого бы пустить стрелу влюбленности. Один из них, заметив грустного мужчину, зашарил пухлой ручкой в колчане, но Александр погрозил ему пальцем. Купидон взвизгнул от восторга, затрепетал крылышками, устремляясь в высоту, и оттуда, уже едва различимый и оттого чувствующий себя в безопасности, принялся корчить рожи и дразнить Иванова обидными, по-детски обидными словами.

Тоскливо было в этом городе счастья, прямо хоть в Ад просись. Но некуда было проситься, разве что согласиться с Валгаллой и ее затяжными ежедневными пирами, когда теряешь счет дням и друзей начинаешь считать собутыльниками, а собутыльников — настоящими друзьями. Нет, в Валгаллу Иванову не хотелось.

Да и здесь особо идти было некуда. Разве что в лес, подглядывать на пару с медведем Гошей за звонкоголосыми русалками, плещущимися в лесном озере. Нечего сказать, веселенькое занятие для пережившего собственную смерть.

Иванов посидел у подножия радуги, рассеянно наблюдая за купидонами, прошелся по центральной улице Града. Славословие уже закончилось, и на улицах было шумно. Трудно было представить, что людей вполне устраивала их неизменяемая и ровная вечная жизнь. И тем не менее это было именно так, даже если чего-то им и не хватало, то по поведению и настроению людей особой жажды ими перемен не было видно. Был третий час вечера, а на площади с огромным фонтаном, в котором плавали пузатые золотые рыбки, было шумно, шел концерт, в котором принимала участие усопшая попса. Удивительное дело, сколько уже времени прошло, обезьяну можно было научить сочинять вполне грамотные стихи, а здесь звучали все те же песни с идиотскими словами и мелодиями, которые при желании можно было извлекать из одной струны. А выступавших артистов слушали, визжали восторженно подростки, делая пальцами правой руки победительную козу, многие танцевали.

С другой стороны фонтана устраивали личные вернисажи многочисленные художники. Живопись была так себе — мягко говоря, средненького уровня, поражали лишь яркие фантастические краски, которые художникам доставляли с Седьмого неба обожающие живопись эльфы.

На тенистой аллее выступали поэты. Александр заметил губастого Роберта Рождественского, который что-то обсуждал с Михаилом Светловым. Юрий Олеша и Гете, как обычно, собрали вокруг себя толпу женщин. Напротив, Байрон стоял в окружении столь же чопорных мрачных джентльменов, на лощеных мордах которых проступал застарелый порок. Лермонтова не было. Михаил Юрьевич или отправился язвительно острить в салон какой-нибудь очередной красотки, или же стрелялся на очередной дуэли, благо теперь это было безопасно. Пушкин предпочитал быть в обществе жены. После кончины он стал неожиданно примерным семьянином, истово ждал свою Натали и не раз прилюдно упрекал в неправильном образе жизни беспутного Евтушенко или неразборчивого в связях Уильяма Шекспира.

Однако злые языки утверждали, что он охотно ездил в писательский клуб. У писателей, как говорят в Одессе, была своя бранжа. Обычно они собирались у Николая Некрасова и долгие ночи напролет резались в штос, покер и баккару. Говорят, что постоянными членами клуба были отбывший наказание Маяковский и Фадеев, Эдгар По и Берроуз, Достоевский с Чернышевским и Арагоном заглядывали, а уж Дюма с Гюго и Сенкевичем от Некрасова не вылазили.

Иные скажут, что карты без выпивки — все равно что священник без кадила. Не скажите! В картах и сопутствующим играм в них азарте сама по себе кроется необъяснимая прелесть. Кроме того, кто сказал, что писатели жили без выпивки? Она поступала к ним по непонятным замысловатым каналам, просто ангелы, время от времени неожиданно проверявшие сигналы анонимов, делали это спустя рукава или попадали не вовремя.

Впрочем, подобное времяпровождение к грехам не относилось, лишь бы карты не передергивали да друг другу морды не били. Творчество здесь всячески поощрялось, запрещалась физическая работа. Может, поэтому ангелы особой активности не проявляли, тем более что в подобных салонах они всегда были жданными и почетными гостями. Чехов с Толстым компанию эту не жаловали, но по разным причинам. Чехов интеллигентно проводил время с Буниным и Набоковым, а граф словно снова вспомнил молодость и весело проводил время с греческими и римскими поэтами. Анатоль Франс отбывал срок за свое «Восстание ангелов», но говорят, что в местах лишения свободы вообще собралась теплая компания из богоборцев и циников, так что скучно в неведомо где расположенной небесной зоне, пожалуй, не было.

Потолкавшись среди творческих людей, Александр выбрался на луг, где стоял собор. Сейчас здесь никого не было, только хмурые язычники собирали мусор, оставшийся на траве от праведников, да две полупрозрачные от счастья души, взявшись за руки, медленно кружились в воздухе, и не понятно было, влюбленные это или просто голубые мутили небесную синеву.

Иванов прошел к храму и долго стоял, любуясь золотистыми куполами. Из созерцания его вырвал грубый голос. Иванов опустил глаза и увидел ангела, но какого-то странного, с потрепанными грязными перьями на крыльях.