Магистр. Багатур - Валерий Большаков Страница 54

Монголы постепенно отстали, видимо боясь пропустить возможность пограбить захваченный город, а дружина вырвалась вперёд, уходя всё дальше и дальше — к Коломне.

…Поздним вечером, когда стемнело, на западе, за лесами, за долами поднялось к небу яркое зарево — горела Рязань.

Путь рязанцев был долог и скорбен — многие раненые не выдержали скачки и отдали Богу душу. Да и живым было не легче — у них за спиною остались родные дома — сожжённые дотла, родные люди — побитые насмерть. А что их ждёт впереди?..

— Соберём повольников, ^[123] — говорил Роман Ингоревич, сидя у походного костра, — сколько их там есть, коломенских, да с округи стрясём. Кровавой юшкой умоются мунгалы!

Боярин Вердеревский, сидевший рядом на стволе срубленного дерева и тянущий руки к костру, лишь головой покачал.

— Эх, княже, — вздохнул он уныло, — сколько их и сколько нас… Не мы сила — они!

— Вот и померимся, кто кого, — пробурчал князь. — А что нам ещё осталось? В лесах прятаться?

— Да я ж ничего не говорю…

Пончик, незаметно подсевший поближе к костру, лишь вздохнул тихонько. Он-то знал точно, помнил уроки истории — не одолеть им татар, ни за что. Пока на землях русских царит рознь, пока владимирцы и рязанцы, смоленцы и новгородцы, киевляне и черниговцы — враги и супротивники, о какой войне можно речь вести? Да, будут отчаянные попытки изменить кровавый счёт, будут наскоки и бунты, но сравниться с могучим ордынским войском, работающим как точный и чёткий, жестокий механизм, «оросам» было не дано.

И самое мучительное, самое неприятное, чего не хотелось признавать, заключалось в том, что Русь была сильна и могла выставить войско не меньшее, а даже большее, чем у ордынцев. Вот только Русь в данное поганое время — слово собирательное, общее, надуманное книжниками. Нету никакой Руси, вот в чём беда. Есть то ли тринадцать, то ли четырнадцать больших княжеств, вроде Владимиро-Суздальского или Смоленского, и каждое из них поделено на десяток княжеств поменьше. И все эти вшивые князьки ожесточённо дерутся между собой, отстаивая свой клочок земли, стремясь захапать клочки у братцев и племянничков. Вот кто истинные враги народа! И ведь всю эту великокняжескую свору не уговорить, не вразумить — так и будут грызться между собой, топча поля, сжигая деревни, разоряя города. А пришёл с востока враг могучий, враг страшный, и единства даже словесного нету — каждый сам за себя трясётся. Монголы у ворот, а эти всё норовят друг дружку помутузить…

Пончик уныло задумался. Так что же выходит, прав был Олег? Прав-то он прав, насчёт князей он всё верно говорил. Так ведь больше некому за русскую землю вступиться, кроме княжья! У них воины, им и на бой идти. Кто как не Юрий Ингваревич, князь рязанский, на ордынцев напал? Разбили его, да, так ведь сражался же, не захотел чести посрамить. Плохи те князья или так себе, а выбора нет — они одни способны противостоять Орде. И в этом главное. Орда — это враг, как ни крути. А врага положено уничтожать. Даже если он станет творить добро и содействовать прогрессу, даже если он заведёт почту и пустит ямщиков по дорогам, Бату-хан всё равно останется врагом. Захватчиком. Ненавистным, чья смерть желанна, чей уход спасителен…

…Неожиданный треск сухих ветвей, а вслед тому ржание конское и голоса людские заставили и Пончика, и всех прочих встрепенуться, хватаясь за оружие.

— Э-ге-гей! — разнёсся трубный бас. — Свои!

На укромную поляну, где нашла приют разбитая — или недобитая — дружина Романа Ингваревича, выехал могучий, пышногривый конь. Всадник был под стать — высокий, широкоплечий, могутный, в мохнатом тулупе, из-под которого блестел пластинчатый доспех. За предводителем ехали ещё человек десять или больше.

— Здравы будьте, — пробасил вожак. — Откуда путь держите?

Князь поднялся и гордо задрал голову.

— Ты сам-то кто будешь? — спросил он не без вызова.

Пончик ожидал перебранки, а могутный обрадовался.

— Да никак Роман Ингваревич пожаловали! — воскликнул он. — Славно! А я Еремей Глебович буду, воевода. Меня великий князь Юрий Всеволодович в Коломну наперёд шлёт, сторожей. А следом старшой сын князев прибыть должон…

— Должон… — передразнил его князь. — Где ж вы раньше были, сальники хреновы?

Воевода засопел.

— Што, худо? — сумрачно осведомился он.

— Хуже некуда. Побили нас мунгалы, а Рязань сожгли. Олега в полон взяли, один я спасся. И Юрия прибили, и Феодора, и Давыдычей. Ингварь нонче в Чернигове, да толку от тех черниговцев… Ежели и пришлют рать, то Рязань внове не подымется, и мёртвые не воскреснут…

— Худо… — вздохнул Еремей Глебович.

Кряхтя, он слез с коня и приблизился к костру, скрипя снегом.

— Ты сам, князь, понимать должон, — проговорил воевода ворчливо, — кажный свою выгоду блюдёт, за своих держится. И не всякий скумекает, где и в чём польза. Не думай, княже, я Юрия Всеволодовича не хвалю. Бросил он Рязань, отдал, выходит, поганым на поругание. Грех это великий. А только что делать-то? Так ли уж много войска у великого князя? Со мною он две с лишним тысячи послал, четыре тысячи к Нижнему Новгороду отправлены, и ещё три тысячи Всеволод Юрьевич под Коломну приведёт. И всё на этом!

— Ну, не так уж и плохо, — повеселел Роман Ингоревич. — Я-то всего и успел, что сотни три вывести. Еле пробились… Думаю, тысячу призовём в ополчение. Ты да я да Всеволод — этак наберём цельный… как его… слышь, «мунгал»?

— Сам ты мунгал! — оскорбился Пончик, шмыгнул носом и проворчал: — Тумен наберётся, тьма народу. Угу…

— Во-во! — подхватил князь. — Я что и говорю.

Люди Еремея Глебовича всё прибывали, ходили вокруг, искали знакомых. Сам воевода с Романом Ингваревичем степенную беседу повёл, а Шурик нахохлился. Тоска его взяла. «Цельный тумен…» И что? Великая ли это сила — против семи-то туменов?

Александр с тоскою глянул на восток — занималось хмурое утро 22 декабря. И до рези в глазах, до боли сердечной захотелось ему вернуться в славный 937-й, где и веры хватало, и любовь была, и надежда не умирала…