Глиняный колосс - Станислав Смакотин Страница 54

Размышления прерывает громыхание дверного замка. Рыжий недотепа, едва не пристукнутый мною давеча, сменился еще ночью, и на его место заступил совсем уж неприглядный тип. Все столь же неразговорчивый и крайне здоровенный. Во всяком случае, когда тот забирал у меня «парашу», соблазна повторить трюк с прижатием к двери у меня не возникло — такой еще пристукнет ненароком… Кто тогда будет с Витте знакомиться?

Это действительно он. Рябое деревенское лицо мрачно заглядывает в камеру, чуть приоткрыв дверь. Квазимодо самый настоящий, ей-богу! Чур меня! На сей раз конвоир не один — за спиной маячит тот самый капитан, что меня арестовывал. Или ротмистр — до конца в местных званиях я так еще не разобрался, так как с жандармерией не сталкивался. Погоны капитанские.

Ну и какого вылупились? Полуголого чувака из будущего не видали? Так кондер установите — стану одетым. Боюсь только, до кондиционеров в тюремных камерах не доживет даже то, мое, будущее поколение… В России — точно.

Первым затянувшуюся паузу нарушает капитан. Ну или ротмистр:

— Одевайтесь.

Вот как? А че так официально? Где «пожалуйста», в конце концов? Все же реагирую максимально сдержанно:

— Мы куда-то приехали?

Если судить по размеренному стуку колес под ногами, то вряд ли. А быть выкинутым с поезда на ходу в мои планы пока не входит. Мало ли что у вас на уме?!. Тот, второй, эвон как смотрит… Лиходеем натуральным. И вообще — у меня третья по счету контузия, и скоро я потеряю им счет в принципе, а с ранеными так нельзя. Женевская конвенция и все дела!

— Прибудем через четверть часа… — Рожа у того вызывающе-недовольная. А в чем причина сего, а?

— Куда?..

А вот, собственно, и причина:

— Не «куда», а «куда, господин ротмистр Гвардейского жандармского полевого эскадрона его императорского величества», господин штатский! — произносит тот с откровенной издевкой.

Ах ты…

На лице того возникает удовлетворенная ухмылка. Словно у бабки-вахтерши, не пускающей тебя в общагу к любимой девушке. А ты стоишь такой, весь в белом и с цветами, и блеешь что-то вроде: «Ну, пожалуйста, у нее ведь день рождения!..» А она — ни в какую, причем с выраженным удовольствием. Кто сталкивался с подобными личностями, получившими в руки пусть небольшую, но все же власть, — поймет. Так вот, хрен я тебе буду блеять, козел… Пусть я даже теперь и штатский. Что там у вас за приказ, по словам рыжего? Беречь меня, как зеницу ока?..

Медленно, очень медленно я закладываю руки в карманы брюк. Оставляя большие пальцы снаружи — дитя улиц девяностых учить блатным замашкам совсем не треба. Сам преподам кому хочешь… После чего, отправив сквозь зубы торпедный плевок под ноги, раздельно, тщательно цедя каждое слово, проговариваю:

— Да пошел ты… Ротмистр туев! — Развернувшись на каблуках, неторопливо следую к деревянному ложу. Отказывая себе в удовольствии насладиться мордами остолбеневших жандармов. В особенности ротмистра — подобное унижение в глазах подчиненного явно не входило в его планы.

Не оборачиваясь, считаю про себя: «Раз, два…» «Три» подумать не успеваю — дверь за спиной злобно захлопывается. Так-то лучше!

Через десять минут я готов. Мятая гимнастерка без ремня и портупеи. С дырками на плечах вместо погон. Все те же руки в карманах — раз уж судьба распорядилась вновь сделать меня гражданским, буду теперь в роли парии, ей назло. Небритая вторые сутки морда и нечесаные волосы — тут как раз кстати. Ах да: нечищеные зубы плюс недельная немытость с вонючестью — тоже вполне сойдут. Пущай граф, или кто он там, Витте — насладится по полной. Обниматься еще полезть, что ли? Дескать, от потомков прародителям — пламенный, так сказать, поцелуй…

Ничего неожиданного не происходит — все так, как и предполагалось. После остановки поезда отпирается дверь, и двое жандармов под белы рученьки выводят меня на белу светушку. Наручников не предлагают, что уже хорошо — клянусь, за всю свою жизнь я их так и не примерял ни разу. Хоть ситуации в моем времени бывали всякие, особенно в непростой юности… Но Бог как-то миловал. И на том благодарствую!

Все то же здание вокзала в стиле Дикого Запада. В последний раз я созерцал его из окна штабного поезда неполный месяц назад, в новенькой, отглаженной Маланьей форме поручика адмиралтейства. Полный надежд и будущих свершений.

Далекий шум прибоя за спиной и крики чаек немилосердно травят душу — до Золотого Рога отсюда какая-то пара сотен метров. И если бы не состав позади, можно было бы даже взглянуть на рейд… Я задираю голову, с наслаждением вдыхая соленый морской воздух полной грудью. Как там эскадра? Отремонтировали, подлатали? Заделали пробоины, выкрасили? Эх, увидеть бы обновленного красавца «Суворова»! Мой второй дом как-никак… С которым прошел немало. Впрочем, уже все в прошлом…

Перрон почти пуст, лишь вдали, на привокзальной площади, видно нескольких гуляющих. Среди прочих — одинокая дама в белом платье, с кружевным солнечным зонтиком… Внутри что-то больно сжимается.

А еще я покидал Владивосток после ночного свидания с Еленой Алексеевной. Первого нашего свидания с ней, и… И даже чуточку выше — прощальный поцелуй ее руки значил в тот момент для меня очень многое, если не сказать больше…

От мысли о Куропаткиной сердце начинает тоскливо щемить, и я едва не спотыкаюсь под нахлынувшими эмоциями.

Сознательно гоня от себя хрупкие воспоминания весь поход, стараясь не думать в Маньчжурии о первых еще, лишь начинающих нарождаться, но таких светлых чувствах, лишь в этот момент я осознаю, какая непреодолимая пропасть легла между нами. Между леди высшего света, дочерью не самого последнего в России человека — и мной. Арестованным с полублатными замашками и содранными погонами, которого конвой из трех жандармов сопровождает к ожидающим у перрона крытым пролеткам… Только бы ничего не видела, не знала!

Встречающих хоть и немного, но меня все же ждут — несколько коллег моих сопроводителей внимательно наблюдают за приближающимися нами. Церемониться, впрочем, не собираются и эти. Встречающий ротмистр, обменявшись приветствием с моим и о чем-то коротко пошептавшись, указывает на ближайшую коляску:

— Пожаловать сюда!

Цепляет больше не манера обращения. Несмотря на привычку в бытность поручиком к какому-никакому, но почтению. Ухо режет обращение как с вещью. Ибо только относительно чего-то бездушного и бестелесного можно произнести «пожаловать его туда…». Грузить фортепиано оттуда!.. Либо поставить кадку с фикусом здесь…

«Да уж, действительно далековато отсюда до встреч под душистыми акациями… С Еленой Алексеевной… — С этой невеселой мыслью я залезаю под закрытый тент, и представители жандармерии немедля плюхаются по бокам, стискивая меня меж собой. — Интересно, какие еще меня ждут сюрпризы в скором будущем?..»

Кучер щелкает кнутом, и я в последний раз бросаю взгляд на площадь. Худенькая фигурка под зонтом так и продолжает одиноко стоять, словно понуро наблюдая за происходящим. Нет, не может такого быть… Нечего ей тут делать, да и откуда ей знать? Я гоню дурацкие мысли прочь.