Вернуться из ада! С победой и пленными - Александр Марков Страница 53

Они рванулись вперед все разом. Бросить оружие и поднять вверх руки после всего, что они пережили, было невозможно. В крови опять стало слишком много адреналина. Последний рывок измотал их. Впору падать на колени, смотреть в небеса и молиться, чтобы они ниспослали чудо. Звук стрельбы гасили деревья. Штурмовикам на плечи упал еще один груз, но они его выдержали. Только плечи их ссутулились.

– Пригнитесь, профессор, – сказал Мазуров. – Вы же не хотите погибнуть от германской пули.

Это было преувеличением. Эхо разносило звуки выстрелов, но сами пули до отряда не долетали. Стрельба, напротив, пошла им на пользу. Теперь они могли ломиться сквозь заросли, как стадо лосей, совершенно не заботясь о том, чтобы делать это тихо.

– Я никуда не пойду, – застонал Тич.

– Профессор, жизнь так прекрасна. Вы же не хотите умереть от русской пули.

Мазуров навел дуло автомата на Тича, а палец положил на курок. Этот жест сумел убедить профессора, что лучше подчиниться, и он с неохотой двинулся дальше. Тич только хотел казаться капризным. Это в определенной ситуации могло принести выгоду, но на самом деле он был расчетливым и разумным. Тич не смог обмануть Мазурова, впрочем, он и не старался, давно позабыв азы театрального искусства, которому обучался еще в университете, играя на подмостках студенческой студии. Тогда Тич был популярен. Зрители ходили посмотреть на его игру, и небольшой зал театра оказывался почти всегда забитым. Это ему льстило.

Как только утихли выстрелы, штурмовики услышали лай собак Листва глушила его, впитывала, как губка, но с каждой минутой он становился все отчетливее – так накатывается ураган, пока еще невидимый, но неотвратимый. От него не убежать, потому что он движется слишком быстро. Нет смысла тягаться с ним в скорости. Да и сил на это уже нет.

– Я останусь, – сказал Рингартен Мазурову.

Он хитро сощурил глаза, будто ему стало больно смотреть на этот мир – так много в нем света, хорошо еще, что он терялся в лесных сумерках и доползал до штурмовиков сильно ослабленным, почти издыхающим.

– Попытаюсь продемонстрировать им, что означает термин «мобильная оборона», – и опять Игорь не договорил, беззвучно ответив Мазурову, что справится один, вернее сказать, постарается задержать немцев в одиночку.

– Счастливо тебе.

Мазуров отстегнул от пояса две ручные гранаты, достал из ранца запасную обойму для автомата и передал все это Рингартену, взамен забрав пачку документов, которые штурмовик тащил в своем ранце.

Рингартен растворился в зарослях, как невидимка или дух леса, которого разгневали непрошеные гости, а наказание за это предусмотрено только одно.

Вскоре показались немцы. Затянувшийся финал начинал их раздражать. Страх у них еще не родился, но беспокойство уже начинало перерастать в неуверенность. Особенно это чувствовалось в тех солдатах, у которых не было собак. Они озирались по сторонам, причем поворачивали головы гораздо сильнее, чем того требовал сектор обзора, порученный каждому из них, будто они уже не доверяли соседу, который мог пропустить что-то важное.

Стволы ружей они направляли вперед параллельно земле. Но пальцы лежали не на курках, а рядом – на прикладах. Солдаты боялись, что кто-нибудь оступившись, может выстрелить и наделать лишнего переполоха. И без того нервы натянуты в звенящую от малейшего прикосновения струну. Лес был для немцев чужим.

Им хотелось, чтобы враг из категории чего-то абстрактного вновь стал реальностью, приобрел лицо и тело. От неопределенности они уставали больше, чем от физических нагрузок.

Рингартен сразу понял, что этим солдатам уже приходилось, вытянувшись цепью, выискивать затаившегося неприятеля. Они брели с немного обреченным видом. Их было даже отчасти жалко.

Рингартен затаился в кустах, присев на корточки, похожий на зайца, который увидел хищника и теперь застыл в ужасе, боясь даже пошевелиться. Он сливался с растительностью. Вот только маскировочная краска на лице почти стерлась. Это могло его выдать. Но человеческий глаз обычно не улавливает таких тонкостей, в первую очередь реагируя на движение. Шевелящиеся ветки – это очень достойный объект для пули. Рингартену нужно было немного подождать, как рыбаку, который закинул удочку с вкусной наживкой и теперь точно знает, что рыба рано или поздно клюнет. Надо лишь набраться выдержки и не упустить того момента, когда рыба уже заглотила крючок, но еще не успела стянуть с него приманку. Тогда надо подсекать. И главное – надо сидеть тихо.

Он выбрал крайнего в цепочке немца. К счастью, тот оказался без собаки, которая могла бы почуять штурмовика. То, что цепочку на флангах не прикрывали собаки, – было ошибкой, не смертельной для всего отряда, а всего лишь для одного из солдат. Он миновал кусты, за которыми прятался Рингартен, ни на секунду не замедлив шаг. Наверное, только человек, проведший долгое время в лесу, мог почувствовать опасность. Штурмовик затаил дыхание, проводил немца взглядом, а потом… Он действовал молниеносно. Моряки в старых, залитых пивом и вином тавернах рассказывают о страшных чудовищах, которые, всего лишь на миг показавшись из воды, проглатывают лодки с людьми, а потом стремительно исчезают в океанской пучине, и только пенящиеся круги, расходящиеся по воде, обозначают место, где они появились. Так рождаются легенды, в которые никто не верит, но их интересно слушать.

Рингартен ударил немца ножом под левую лопатку. Лезвие было длинным и тонким. Штурмовик знал, что оно насквозь пронзит сердце. Одновременно он зажал ладонью рот немца. Тело содрогнулось в конвульсиях. Оно не хотело расставаться с жизнью, но нож перерезал нить, на которой держалась душа, и Рингартену показалось, что он почувствовал, как она уходит из тела. Все произошло настолько быстро, что немец не попытался даже издать хотя бы стон.

Солдату было лет двадцать пять. Его лицо отпечаталось в памяти Рингартена, как фотография в семейном альбоме, и он знал, что спустя не один десяток лет сумеет вспомнить его, открыв нужную страницу в толстой-толстой книге памяти. Если задуматься над тем, сколько фотографий в ней хранится, то можно навсегда потерять покой, поэтому Рингартен старался задвинуть их в какой-нибудь отдаленный уголок памяти и забыть о нем, но как же это сделаешь, если постоянно приходится вклеивать новые фотографии?

В этом был элемент нечестной борьбы. Игорь напоминал себе борца, который обращается к публике, пришедшей в цирк, предлагая любому желающему помериться с ним силами. Силачи, с легкостью разгибающие железные подковы и скручивающие узлом толстые гвозди, под бурные аплодисменты выходят на арену, и вдруг оказывается, что они ничего не могут сделать с этим щуплым, на первый взгляд слабым борцом. Просто он в совершенстве знает массу приемов. Легко, немного вызывающе он уходит из-под ударов. Огромные руки проскакивают мимо. Противники могут выдавить из него всю кровь, но вот только никак не могут его поймать. И в конце концов силачи, эти горы мускулов, оказываются на лопатках. Они лежат на арене, хлопают веками, уставившись глазами в потолок, и никак не могут понять, как же все это произошло. Никто не может этого понять. Все случилось слишком быстро. Затем они застенчиво уходят с арены. Зрители сочувствуют им и не улюлюкают вслед. Но теперь у силачей уже нет той спеси и той уверенности в своей непобедимости, которая была раньше. Впрочем, они не рискуют жизнью. А в той игре, которую сейчас затеял Рингартен, проигравшего ждала судьба поверженного гладиатора, валяющегося на песке арены. Он истекает кровью, но зрителям не понравилось, как он сражался, и поэтому они указывают пальцами вниз, требуя его добить. Победивший вынужден это сделать.