Священный огонь - Брюс Стерлинг Страница 51

— Нет, я говорю как эстет.

— Что вы делаете в Штутгарте, Поль? Мне очень жаль, что сегодня я оторвала вас от работы. А чем вы занимаетесь?

— Я программист. Преподаю в университете.

— Сколько вам лет?

— Двадцать восемь.

— И они позволили вам преподавать в таком возрасте?

— Европейская университетская система очень старая, запутанная и бюрократическая, но если у вас есть публикации и спонсоры да к тому же об этом просят студенты, то вы можете преподавать. Даже в двадцать восемь лет. — Он улыбнулся. — C'estpossible.

— А что вы преподаете?

—Создание виртуальных миров.

— Да, конечно. — Она снова кивнула головой. — Знаете, я хочу найти человека, который мог бы научить меня фотографировать.

— Это Йозеф Новак.

— Кто?

— Йозеф Новак, он живет здесь, в Праге. Вряд ли вы знакомы с его работами. Но он был великим мастером. Одним из создателей ранней виртуальности. Я не уверен, что у Новака до сих пор есть ученики, хотя, конечно, его имя первым приходит на ум.

— Он геронтократ?

— Геронтократ? Хорошего учителя никогда нельзя презирать. Разумеется, Новак человек нелегкий в общении. Глубокие старики редко бывают легки в общении.

— Йозеф Новак… постойте, не он ли придумал защитные покрытия для компьютерных столов под названием «Стеклянный лабиринт» где-то в десятых годах?

— Это было задолго до моего рождения. — Поль усмехнулся. — В молодости Новак работал без устали и был очень плодовит. Но теперь все его работы, конечно, пропали. Невосполнимая потеря ранних компьютерных стандартов и позиций… это великая культурная катастрофа.

— Разумеется, «Стеклянный лабиринт», «Скульптурные сады», «Исчезнувшие статуи» — все это сделал Йозеф Новак. В то время это было невероятно популярно! Просто потрясающе! А я и понятия не имела, что он еще жив.

— Он живет рядом с вами, в соседнем квартале.

Она села.

— Неужели? Так давайте навестим его! Познакомьте меня с ним, ладно?

Поль посмотрел на часы.

— Сегодня днем у меня лекция в Штутгарте… Боюсь, времени у меня в обрез.

— О, конечно. Простите меня.

— Но я рад видеть, что вы себя намного лучше чувствуете.

— Эти болеутоляющие сняли раздражение. Огромное спасибо. А после еды мне всегда лучше.

— Итак, вам известны ранние вещи Йозефа Новака. Да вы настоящий знаток, Майа. Это очень интересно. Это замечательно. Сколько же вам лет?

— Поль, может быть, мне лучше не общаться с Эмилем несколько дней? Ему пойдет на пользу, если я с ним ненадолго расстанусь. Я делаю это вполне сознательно. Что бы вы мне посоветовали?

— Уверен, что завтра утром Эмиль поправится. С ним почти всегда так бывает. Я вижу, вы мудро поступаете. Здраво и разумно.

— Возможно, я просто попутешествую эти дни. Вы не станете возражать, если я поеду с вами в Штутгарт в одном поезде? Мы поболтаем в дороге. Если вам это не помешает.

— Нет, никоим образом. Я с удовольствием составлю вам компанию.

— Я сейчас оденусь. Ладно?

В студии не было укромного уголка, где она могла бы незаметно одеться. Молодых не слишком беспокоили правила приличия, они и не стремились уединиться. Майа неловко натянула на себя узкие брюки и надела свитер. А Поль с безразличным видом принялся мыть руки.

Она поглядела в карманное зеркальце и пришла в ужас. Такое лицо в равной мере могло испугать и при дневном свете, и при яркой неоновой вспышке. Это не было лицом молодой женщины. Майа увидела бледное, какое-то измученное, искаженное от странной, тайной боли постчеловеческое лицо. Оно почти не поддавалось описанию, это словно вылепленное восковое лицо старомодного пластикового манекена.

Она подбежала к кухонной раковине и нанесла на лицо скраб. Протерла тонизирующим лосьоном. Использовала средство для уменьшения пор. Нанесла стягивающую пленку. Намазалась кремом. Нарумянилась. Подкрасила ресницы тушью. Загнула их специальными щипчиками. Взяла корректирующий карандаш. Подвела брови. Но забыла почистить зубы. Ничего, с зубами можно как-нибудь обойтись.

Вновь посмотревшись в зеркало, Майа поняла, что сумела приукрасить горькую правду. Затушевала ее косметикой. Волосы по-прежнему были из рук вон плохи, но естественные волосы всегда неважно выглядят.

Она нашла яркую чешскую шаль, надела туфли на каблуках и большой теплый серый берет. Сунула в рюкзак две уже почти использованные кредитки. Теперь она сможет как-то выкрутиться. Тщательно одетая, согревшаяся, защищенная. Счастливая и уверенная в себе.

Поль был спокоен, терпелив и на редкость равнодушен. Он внимательно осмотрел последние работы Эмиля, отыскал деревянную шкатулку и открыл ее.

— Он вам когда-нибудь это показывал?

— Кажется, нет.

— Это моя любимая вещь. — Поль с подчеркнутой осторожностью вынул из шкатулки изящную белую чашку и блюдце. Поставил их на рабочий стол Эмиля. — Он сделал их сразу после перемены. Тогда Эмиль пытался жить в реальном мире, словно утопленник в водовороте.

— Чайная пара, — сказала Майа.

— Потрогайте их. Возьмите в руки.

Она прикоснулась к чашке, которая будто зашипела от прикосновения ее пальцев. Майа отдернула руку. Поль ухмыльнулся.

Она снова дотронулась кончиком пальца и легонько провела им по блюдцу. Раздалось слабое электрическое потрескивание, и у нее появилось ощущение, будто что-то мягкое и в то же время острое кольнуло ее. Тело пронзил легкий электрический ток.

Поль рассмеялся.

Она решительным жестом взяла чашку, которая, казалось, жужжала и прыгала в ее руках. Майа опять отставила чашку в сторону.

— Там что, внутри батарейки? Или это какой-то ловкий трюк?

— Она не керамическая, — пояснил Поль.

— А из чего же она сделана?

— Я не знаю. Она похожа на керамическую и блестит, как керамика, но, по-моему, это спрессованное пенистое стекло. Однажды я видел, как он налил раствор в эту чашку. Жидкость медленно просочилась сквозь чашку и блюдце. Не могу утверждать, от чего это зависит — от пористости или от фрактального измерения, или, может быть, это ван-дер-ваальсовы силы [6], но она странно реагирует, соприкасаясь с руками.

— Но почему?

— Это objetqratuit . Искусная работа, демонстрирующая провал обыденных ожиданий.