2012. Хроники смутного времени - Евгений Зубарев Страница 50

Я выскочил на обочину и дважды выстрелил в направлении джипов. Картечь горохом хлопнула по железу, но особого вреда с такой дистанции, разумеется, не нанесла.

Урки тоже ответили мне картечью и тоже никуда не попали, потому что просто меня не видели. Так можно было перестреливаться сутки напролет, и я вернулся к «форду».

В салоне было трудно передвигаться — всюду валялась разнообразная амуниция, а в самом узком месте прохода лежал, закрыв голову руками, наш габаритный пассажир. Мне пришлось пробежать прямо по нему, чтобы забрать автомат, и на обратном пути я не удержался от едкого замечания:

— Спать лучше в кресле. Здесь можете и замерзнуть,— но он мне не ответил, и я подумал, что он, может быть, и в самом деле спит.

Первым же выстрелом из «калаша» я угодил в лобовое стекло одному из джипов, и оно рассыпалось с отчетливым журчанием, а сразу после этого раздалось два оглушительных взрыва, и обе машины скрылись в клубах черного дыма и вертящихся в яростных вихрях языках огня…

Чужой разочарованно дрогнул, подсветил мне еще пару мишеней на обочине, и я снял их одной длинной очередью. Еще одна тень залегла в поле за перевернутым грузовиком, но мне ее отсюда было не достать, и я равнодушно отвернулся от этого трусливого шакала.

Палыч с Васильевым вернулись ко мне закопченные — у Валерки в саже была даже белобрысая голова, а у Палыча почернело все брюхо и даже носки.

— Я поведу автобус, а ты «форд»!— крикнул Игорь Валере и побежал к «Икарусу», нервно дергая шеей, которую натирал ремень болтающегося за спиной автомата.

— Я с тобой, — предложил я Палычу, но тот замотал головой:

— Нах. Ты охраняешь груз. Один хрен, стрелять из автобуса нельзя.

Я не сразу понял, почему нельзя стрелять из «Икаруса», но, усевшись в салоне «форда» и выставив автомат наружу, понял — чтоб не стреляли в ответ. У нас броня семь сантиметров, а у автобуса жестяные стенки, которые пробивает даже ружейная картечь.

«Икарус» развернулся в два приема и, пропустив наш броневик вперед, тронулся следом. Я не стрелял, потому что вокруг было тихо и темно, а Чужой подсвечивать отказался, тихой, но внятной болью тлея у меня под правым виском.

Я так и не понял, когда и куда попрятались местные завсегдатаи, но сейчас пространство вокруг нас больше всего напоминало кладбище брошенных машин, которые мы огибали достаточно небрежно, иногда задевая некоторые из них.

Все-таки Валера хреновый водитель, до Палыча ему далеко, понял я, а после очередной серии касаний крикнул:

— Ты нам все борта пообдираешь! Давай поаккуратнее…

Валера не ответил, и я отвернулся от его чумазого затылка, снова пристально разглядывая мелькающие за бортом тени и черные остовы.

Через пару минут машин стало меньше, и мы разогнались километров до сорока в час. Палыч уверенно держался сзади, двигаясь с отключенными габаритами и светом.

Я начал было думать о том, что пришлось испытать этим детям в автобусе, но тут же запретил себе мысли на эту тему, ибо сразу понимающе откликался Чужой, начинало сводить скулы, а палец рефлекторно тянулся к курку, и я боялся не совладать с собой.

Еще через пару километров машин на шоссе не осталось вовсе. Валера врубил фары и газанул уже под сто. Тут же мигнул фарами автобус сзади, и я нервно крикнул Васильеву:

— Сбрось скорость, Палыч не успевает…

Мы поехали чуть медленнее, и Валера закурил «беломорину». Сизый дымок немедленно заполонил весь салон. Я услышал возню рядом с собой, и негромкий голос спросил из темноты:

— А что, здесь можно курить? Тогда я тоже подымлю, вы позволите?

Напряжение недавнего боя меня уже отпустило, и я ответил деду совершенно человеческим, нормальным тоном:

— Курите, конечно. Сильно перенервничали, да?

Дед поднялся с пола, отряхнул брюки и пиджак, сел в кресло, неторопливо закурил (тоже папиросу, как и Валерка) и только потом с достоинством ответил:

— Да. Я действительно испытал сильные эмоции…