Планета кошек - Бернард Вербер Страница 50

Меня будит теплый солнечный луч.

На горизонте, за небоскребами, разгорается заря.

Я вижу на крыше курящих людей.

Значит, это был не сон.

У меня раскалывается голова после не слишком удачного психоделического опыта, вызванного курением вчера вечером кошачьей травы.

Отсюда, с высоты, я разглядываю этот город, начинающий меня страшить, как никогда не страшил Париж.

Чувствую, мне нужно вспомнить что-то важное, но, наверное, из-за «травки» я забыла, что именно.

Что-то, связанное с этим городом?

КОШМАР! ЯСНАЯ СУХАЯ ПОГОДА! ЭТО ЗНАЧИТ, ЧТО КРЫСЫ СНОВА СМОГУТ РАЗЖЕЧЬ ПОЖАР!

Я спускаюсь вниз. Все, кого я встречаю, успели восстановить за ночь кто кошачий, кто человеческий облик.

Первым ко мне обращается Анжело:

– Мама, я тебя обыскался! Думаю, у тебя было тяжкое пробуждение.

Не утруждаясь ответить родному сыну, я продолжаю спускаться и добираюсь до пятого этажа, где гнездятся программисты.

– Ты хоть получила немного удовольствия, мама? – интересуется Анжело, не отстающий от меня. – Надеюсь, это хотя бы не вызвало у тебя отвращения.

По крайней мере, мне теперь не нужно подыскивать аргументы, почему я больше не хочу к этому возвращаться!

Взбредет же такое в голову! Обязательно надо было попробовать странное курево и вообще прислушаться к советам своего сына…

Состояние у меня до сих пор странноватое.

Головокружение не прекращается.

Больше никогда не стану курить эту кошачью траву!

Больше никогда не прикоснусь к психотропным веществам, влияющим на мои когнитивные способности.

Больше никогда не выйду за пределы реальности.

Я яростно занимаюсь личным туалетом, чтобы избавиться от молекул этой отравы, застрявшей в моей шерсти. Яростно вылизываю себя, потому что хочу избавиться от воспоминаний о своем параноидальном бреде.

Щиплет язык, болит голова.

Я миную семьдесят первый этаж, где генерал Грант разместил солдатское племя. Это самый чистый, самый дисциплинированный этаж.

На шестьдесят девятом этаже живут французы. Натали еще не вставала.

Я пристраиваюсь к своей служанке.

– Теперь остается одно – ждать смерти, – говорю я, чтобы завязать разговор.

– Я не верю, что Павел нас предал. Скорее он не мог не вернуться к своим, а там крысы, увидев у него Третий Глаз, убили его, – отвечает Натали, чтобы меня подбодрить.

– Благодарю за старания избавить меня от чувства вины.

– Мы все делаем, что можем, без малейшей гарантии успеха, – замечает она.

Какое-то время я наблюдаю за французами. Некоторые из них танцуют.

– У меня была беседа с Романом. Он вас любит и хочет сохранить ребенка.

– ТЫ ЕМУ СКАЗАЛА, ЧТО Я БЕРЕМЕННА?

– Я люблю вас обоих. Я обнаружила, что между вами есть недопонимание, и решила, что надо помочь вам наладить диалог.

– Куда ты лезешь?!

Она встает и отпихивает меня. Я удивлена ее враждебной реакцией. Никогда еще она не была со мной так груба.

Это и есть награда миротворцам?

– За кого ты себя принимаешь? Ты всего лишь кошка, тебе нельзя влезать в человеческие дела!

– Но…

– Бедняжка Бастет! Хочешь, честно скажу, что я о тебе думаю? Ты – кошка с запредельным самомнением. Твои претензии сравнимы разве что с твоей неспособностью добиваться успеха. Ты плохая мать, плохая подруга, плохая кошка! А ты что думала? Ты взялась командовать обществом и только усугубляешь беспорядок!

Она уходит, положив конец нашему диалогу. Я вздыхаю. Вспоминается рассуждение моей матери: «Когда хочешь помогать другим, то проблема в том, что чаще всего те, кто зовет на помощь, на самом деле в ней не нуждаются. Почему? Потому что они считают себя частью сложившейся ситуации, видят себя героями, противостоящими враждебности. Если ты положишь конец этой враждебности, то они перестанут быть героями своей собственной легенды. Прежде чем помогать другим, подумай, задайся вопросом: смогут ли другие тебе это простить?»

Мать все понимала. И, кстати, применяла свое понимание на практике: никогда никому не помогала. Помнится, даже в раннем детстве я твердо знала, что не могу рассчитывать на своих родителей: на отца – потому что он ушел, обрюхатив мою мать, и на нее саму – потому что она эгоистка. Это меня и сформировало. Теперь, поддавшись дурному влиянию людей, я начинаю сочувствовать страдальцам. Я чувствую чужую боль, она меня интересует и тревожит, помощь им становится для меня потребностью, вызовом.

Одновременно я открываю для себя ограничения этой системы.