Свастика на орбите - Ганс-Ульрих фон Кранц Страница 5

Дома я, как заправский археолог, расстелил на полу чистую ткань и начал разбирать свои находки. Собственно, ничего особенного они мне не говорили — да, передо мной был металл, да, некоторое время он подвергался воздействию очень высоких температур, но это я знал и так. Нужно было обратиться к специалистам. К счастью, у меня был хороший друг в Национальном историческом институте, а среди прочих неоспоримых достоинств этой конторы было то, что там имелась прекрасная лаборатория, оснащенная по последнему слову техники. В ней можно было сделать химический, спектральный, радиоуглеродный анализ чего угодно. Так что на следующий день я отнес другу ящичек со всеми найденными предметами и стал ждать результата.

Его звонок раздался через несколько часов.

— Ганс, ты что, проверяешь наше оборудование? — послышался в трубке раздраженный голос.

— А в чем дело?

— Обломки, которые ты мне притащил — явно куски какого-то разбившегося немецкого самолета. Металл, из которого они сделаны, был выплавлен на заводе Круппа в первой половине 40–х годов. Об этом говорит его структура. Видимо, самолет был сделан в Чехии, потому что на одном из фрагментов ясно видно клеймо чешских оружейных заводов. Его ни с чем не спутаешь, а после 1945 года оно было заменено на другое. Кроме того, бьюсь об заклад, что самолет долгое время лежал в африканской пустыне.

— Почему?

— Ну, палец летчика, он мумифицировался…

— Палец летчика?! — честно говоря, никакого пальца среди своих находок я не замечал.

— Ну да, палец. Ты что, не видел его? Тоже мне, археолог-любитель. Он, конечно, совсем обгоревший и напоминает кусок толстого провода, но в том, что это палец, нет никаких сомнений. Единственное, что мне кажется странным, — это то, что сгорел он уже после того, как мумифицировался. Ты что, жег все эти обломки, что ли? Следы горения совсем недавние, Ладно, еще что накопаю — позвоню.

Я знал, что мне повезло, но не представлял, что настолько. В моем распоряжении оказались фрагменты тела того, кто управлял этим аппаратом! Был ли он человеком? Думаю, да, иначе мой дотошный друг немедленно указал бы мне на какие-нибудь странности в строении этого важного органа человеческого тела. Правда, может быть, у него пока просто не дошли до этого руки…

Но на данный момент антарктическая гипотеза, казалось, начинала приобретать все более и более реальные основания. Действительно, откуда еще мог прилететь объект, сделанный из германской стали середины 40–х годов? Где еще могли сохраниться эти технологии, кроме как в тайном убежище нацистов на ледовом континенте? Ведь на завершающем этапе войны туда было эвакуировано большое количество всевозможных стратегически важных производств, которые должны были позволить базе выжить самостоятельно. Подлодки и тяжелые транспортные самолеты «Юнкерс–390» вывозили в Антарктиду весьма ценный персонал.

Не секрет, что после поражения в войне Германия недосчиталась многих известных ученых. В основном это были те, кто крепко связал себя с нацистским режимом и не ждал ничего хорошего от победителей. Среди эмигрировавших были биологи, специалисты по ракетной технике, ядерной физике, самолетостроению.

В числе этих людей было немало фанатичных нацистов. С ними ехали квалифицированные рабочие, которым предстояло расширять производство в Новой Швабии. Среди них наверняка были и металлурги (учитывая, что собственное металлургическое производство на родине пингвинов появилось еще в начале 40–х годов). Кроме того, из Германии в Антарктику переправлялись целые высокотехнологичные заводы, которых победители потом не досчитались и весьма недоумевали по этому поводу.

Чем же мог быть разбившийся объект? Летательным аппаратом нового, неизвестного всему остальному человечеству типа? Вполне возможно. Запущенный из Антарктиды, он потерпел крушение в Патагонии — практически рядом. Да, мне действительно повезло — теперь в моей коллекции есть предметы, созданные на тайной базе нацистов. Было чем гордиться.

Впрочем, самолюбованием я занимался недолго. Из этого состояния меня вывел очередной звонок из Национального исторического института. На сей раз мой друг был в еще более расстроенных чувствах. Разговор он начал на повышенных тонах:

— Что ты меня дуришь?! Думаешь, мне заняться совсем нечем, шутник? Где ты взял эту ерунду? Коллеги мне говорят, что она изготовлена совсем недавно, а я считаю, что минимум полвека назад! Как ты это объяснишь, а, иллюзионист несчастный?

— Что именно? — спросил я, мысленно поздравляя себя с победой. Все, как я сказал, мои находки были изготовлены совсем недавно по старым немецким технологиям. Это я торжествующим тоном и заявил своему другу.

— Как бы не так, чертов мистификатор! — взорвался он. — Все было бы слишком легко! Не буду вдаваться в подробности, долго объяснять, но сейчас так сделать бы не получилось. Специфический способ изготовления, специфическое оборудование, вполне узнаваемая лотарингская руда…

— А не могло быть так, что эта штука сделана из старого переплавленного металла?

— Нет, — не допускающим возражений тоном отрезал мой друг. — Это совершенно

нереально. Тем не менее нет никаких следов коррозии или усталости металла. Такое впечатление, что он последние шестьдесят лет находился в безвоздушном пространстве…

На этом наша беседа завершилась. Друг обещал позвонить, если обнаружит еще что-нибудь интересное, а я погрузился в глубокие раздумья.

Честно говоря, я люблю придумывать гипотезы и не люблю их разрушать. Но приходится быть честным с самим собой — выстроенная мною логическая конструкция рассыпалась со скоростью, достойной самого ненадежного карточного домика. Ведь если этот металл был действительно выплавлен в Германии в первой половине 40–х, то весьма сомнительно, что его использовали только сейчас, а до этого он неподвижно лежал на каком-нибудь складе. В самом начале своего существования антарктическая колония была не настолько богата, чтобы позволить себе такую роскошь, и каждый ввезенный кусок металла ценился на вес золота. К тому же, насколько я знал, в Антарктиду отправлялись только готовые изделия.