Странные занятия - Пол Ди Филиппо Страница 5

— Да, кстати. Этот ваш певец. Он мексикашка?

— Почему вы спрашиваете?

— Значительная часть дряни идет через Мехико. Возможно, он наше связующее звено.

— Он гражданин США, — отозвался я. — Можете проверить его документы. И он сказал, что он ГОЧ. — Не знаю, почему я солгал, разве что Дитеридж слишком меня расстроил.

— Городской образованный чернокожий, а? Что ж, увидим. — Теперь Дитеридж встал уже по-настоящему. — Помните, что я сказал, Холлоуэй.

Он ушел.

Множество неприятных воспоминаний всплыло, чтобы занять его место.

Когда-то мир казался прекрасным и ярким. Это было, когда я был молод и мой любимый был жив.

Его звали… Не будем вдаваться в то, как его звали. Разве в имени суть человека? Он был обаятельным молодым метисом без определенных занятий или места жительства, с которым я познакомился во время деловой поездки в Гватемалу незадолго до войны. (Когда-то у меня была другая работа, другая жизнь, которую я вел, как все остальные.)

Впервые после стольких лет вспомнив его лицо, я вдруг сообразил, как же Чарли на него похож.

Вернувшись в Штаты, я сумел получить для паренька визу, хотя даже тогда, в эпоху до обязательного удостоверения гражданства, власти уже прикручивали гайки, препятствуя въезду неквалифицированных. Мне пришлось подмазать уйму бюрократических лап.

Я думал, что, вытаскивая из убожества и нищеты, оказываю ему громадную услугу. Откуда мне было знать, что я фактически обрекаю его на смерть.

Жизнь в «первом мире» оказалась ему не по плечу. Слишком сбивала с толку, слишком много возможностей выбора, слишком много вариантов. Он связался с прожигателями жизни, шел на риск, стал неразборчивым — подцепил СПИД.

Он умер за полгода до того, как объявили о создании лекарства, исцелившего меня от инфекции, которую он мне передал.

От инфекции тела, но не сердца.

С его смертью мир сделался бледным и тусклым, гулкой сценой, заставленной издевающимися манекенами и полыми декорациями.

Когда я наткнулся на эстетицин, ко мне, заполняя собой пустоту, вернулось восприятие новой красоты. Красоты неестественной, ясной, кристальной, бесконечно искусительной и в конечном итоге не дающей удовлетворения, обещающей, что со временем познаешь смысл за словами, которые так и не материализуются.

Но когда эстетицин оставил меня (честное слово, у меня было такое впечатление, что это не я бросил наркотик, а он меня, будто я оказался для него недостаточно хорош), каким стал мир?

На удивление двумерным и плоским. Черно-белое место, лишенное любых эмоциональных резонансов.

Наверное, своего рода прогресс по сравнению с фазой два.

Спасибо эстетицину.

«Э», лотос, бёрдсли, называйте его как хотите, он все равно был и остается главным наркотиком конца двадцатого века.

В мире всевозрастающего безобразия и уродства кому временами не хочется, чтобы все показалось вдруг красивым?

В начале десятилетия завершились эксперименты в области восприятия прекрасного. (Помните плакаты имиджмейкеров? Опутанные проводами люди на балете, в музее, на краю Большого Каньона; их мельчайшие реакции вытаскивают из нервной системы и записывают.) Устанавливались отвечающие за это восприятие точные пропорции и сочетания нейротрансмиттеров, наносились на схемы центры стимуляции мозга. Затем последовал синтез вещества. В результате у нас появился эстетицин.

Разумеется, исключительно для использования в благих целях. Пусть для знатоков станет ярче Бетховен, усилится Моцарт, выкричится, наконец, Мунк.

И определенно не рекомендован в качестве психологического костыля. Как же удивлены были ученые, когда общество начало потреблять эстетицин как карамельки, и за шесть месяцев валовой национальный продукт упал на три процента. Как быстро власти объявили его вне закона. Как быстро подскочили подпольные продажи.

А теперь он настиг меня здесь, на моем тупичковом островке под жарким солнцем.

В недели, последовавшие за встречей Кристины и Чарли, меня заботили две вещи.

Кто на острове принимает эстетицин?

Что происходит между моим музыкантом и женщиной с глазами, как полудрагоценные камни?

В первом вопросе я нисколько не продвинулся. Дитеридж ко мне больше не обращался, и, сколько бы я ни пытался, мне не удалось вычислить пользователя среди моих клиентов. Меньше всего я подозревал Чарли, который, как мне было известно, нуждался в наркотике примерно так же, как рыба — в эрзаце чистой морской воды, где плавает ежедневно.

Что до моей нелепой лжи относительно происхождения Чарли, Дитеридж не стал разоблачать меня, вероятно, решив, что мой мозг бывшего наркомана понемногу разжижается.

В отношении второго я преуспел чуть больше. Отчасти выяснить, что они делают вместе, было легко. Отчасти это сбивало с толку.

Все на Гесперидах (за исключением пропитавшегося ромом отшельника Кооса ван Стаадена) знали, что они любовники. Это читалось в каждом их жесте.

Если не считать выступлений Чарли, они не расставались.

Они ныряли с аквалангами в лазурные глубины вокруг Гесперид. Однажды добрались даже до исследовательской базы Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе, пришвартованной на дне океана. Помню, каким усталым был Чарли на выступлении в тот вечер. Мускулы худых ног подрагивали, и ему пришлось отменить последнюю композицию.

Взяв скутеры (автомобили сюда не допускались), они уезжали на холмы в центральной части острова или гоняли по скальным тропам. Однажды утром, когда я стоял на веранде, наблюдая за толпой глазеющих по сторонам туристов (безумные удовольствия, которым предавались на общем пляже богачи, их неизменно шокировали), я увидел на утесе Овечья Голова две крошечные фигурки и интуитивно угадал в этих разноцветных пятнышках Чарли и Кристину. Солнечные зайчики играли на хроме их байков, и у меня заслезились глаза. На мгновение у меня возникла кошмарная мысль, что они сейчас прыгнут, решив совершить непостижимое для остального мира совместное самоубийство.

Водные лыжи и полеты на дельтаплане, плавание и гонки на гидропланах — они испробовали все, что могут предложить Геспериды. Это казалось идиллией юной любви, вечным летом мгновенного удовлетворения всех желаний.

Это, как я и сказал, распознать было не сложно.

Озадачивало другое: как могут сочетаться две столь в корне отличные личности. Что на самом деле подтолкнуло Кристину попросить их познакомить? Любовь с первого взгляда никак не вязалась с холодной жесткостью, которую я в ней ощущал.

Мне казалось, я должен узнать про нее больше, и я решил, что Бловельт — как раз тот, из кого можно выкачать информацию.

Однажды около полудня я сумел его отловить, когда он лениво шел мимо клуба. Сдавшись на мои настояния, он согласился зайти выпить. Он предпочитал ужасный персиковый ликер, который мне противно было даже хранить.