Стимпанк - Пол Ди Филиппо Страница 5

В неистовой тревоге, к которой примешивалось немало страха, друзья поспешили назад к месту торжества.

Еще на дальнем расстоянии они наткнулись на край колоссального дымящегося кратера, который уходил в остекленелые глубины – начало туннеля, нацеленного на Азию.

Космо взывал перед этой задымленной безжизненностью:

– Отец! Мама!

Икки положил руку ему на плечо.

– Бесполезно, Кос. Никто не мог уцелеть. Их всех твое изобретение отправило к Иегове. Я усматриваю в этом перст Провидения, которому даже обычное многословное красноречие твоего отца не составило препоны, – перст, указующий, что мир еще не готов к подобным открытиям, если вообще когда-нибудь будет к ним готов… Утешься же мыслью, что такая смерть, слава Богу, должна была быть безболезненной. В любом случае, смею сказать, тут не отыщется человеческого пепла в количестве достаточном, чтобы заполнить подставку для зонтиков.

Космо пребывал в шоке и ничего не ответил. (Но с этих пор его старинная дружба с Икки навсегда осталась подпорченной из-за подобной душевной черствости последнего в свете такой катастрофы, в которой он, как ни поглядеть, был частично повинен.)

Почему-то чувствуя, что медлить там было бы неразумно, Икки поторопился увести своего друга подальше.

По возвращении в Лондон после нескольких дней полубесчувственного состояния Космо, теперь единственный наследник каупертуэйтского имени, мало-помалу вновь обрел умственные способности. Первое, что он заметил, были какие-то странные язвы у него на теле. Оказалось, что Икки также страдает от этой памятки о пережитом им – как и несколько уцелевших жителей деревеньки. С помощью фармацевта Каупертуэйт составил натуропатический пластырь, который при плотном накладывании на кожу, казалось, отводил чуму. (Четыре года спустя все язвы почти исчезли, однако Каупертуэйт продолжал носить свой натуропатический жилет более из предосторожности, чем по каким-либо научным соображениям.)

Позаботившись о собственных недугах, Каупертуэйт понял, что ему надлежит устроить церемониальное погребение своих родителей. И в один прекрасный день он вознамерился посетить местного гробовщика. Открыв парадную дверь, он был ошеломлен тем, что снаружи нее уже кто-то стоит.

Молодчик, пониже среднего роста, был жилистым, цепкоглазым и одетым по небрежной американской моде. Он энергично приветствовал Каупертуэйта.

– Друг, я следил за вами в вашей тяжкой утрате, как вы бродили обалделым и оглушенным по энтому вот самому городу, и я пришел к выводу, что вы нуждаетесь в моральной поддержке и опоре.

Каупертуэйт никак не мог понять, что это за субъект.

– Вы из заведения гробовщика?

– Куда лучше, паренек. Я из Съеденных Штатов чертовой Америки, и я могу сделать все, чего ни прикажете.

Подавленный виной и смятением Каупертуэйт с надеждой ухватился за это предложение.

– Как… ваше имя?

– Коготь Макгрош, командир, с вашего разрешения. Черт, и без него тоже. Наречен так, поскольку я покрепче любого моего тезки и вдвое острее. Отдайте свои дела в мои руки и живите без забот. Мы покажем этому городу поминки, и похороны, и прием после них, каких тут не видывали с тех пор, как старичина Генрих Восьмой, играя в кости, выбросил два очка.

Каупертуэйт принял решение. Макгрош был нанят, не сходя с места.

Держа слово, нахальный американец устроил первоклассный кортеж в честь Клайва и Констанции Каупертуэйт. Черного крепа хватило бы на то, чтобы обтянуть Вестминстерский собор сверху донизу.

После такого доказательства Каупертуэйт уверился, что Макгрош и правда не мошенник, а просто человек, нуждающийся в постоянном месте и снисходительном нанимателе. Видимо, Каупертуэйт отвечал всем его требованиям.

Макгрош выполнял свои новые обязанности с лихостью. С тех пор таким же незаменимым он показал себя в сотне случаев, и Каупертуэйт порой видел в нем скорее старшего, более опытного брата, чем слугу.

Его внешность и непринужденность не входили в число его привлекательных качеств. Макгрош был дерзок, саркастичен, а иногда пускал в ход ругательства: отнюдь не рекомендация для хорошего слуги. Он принял манеру одеваться в стиле первопроходцев, своего рода дендизм закоренелых бродяг. Макгрош пренебрегал бритьем, и никто не видел, чтобы он мылся, – недостаток, отчасти компенсировавшийся обильным потреблением туалетной воды наиболее крепкой дистилляции. Макгрош, как он любил напоминать Каупертуэйту через краткие интервалы, был «стодесятипроцентным американцем». Цветистая история его жизни часто приводила Каупертуэйта в недоумение: каким образом, если принять прошлое Макгроша за типичное, одна нация, пусть даже такая большая, могла включать миллионы подобных индивидуумов.

Макгрош утверждал, что участвовал в экспедиции Стивена Остина на территории, носящей название Техас. («ОВТ», или «Отбыл В Техас», на текущем американском жаргоне означало бегство от преследований закона, и Каупертуэйт прикидывал, не таковыми ли были побуждения Макгроша.) Кроме того, он утверждал, что был принят воином в племя индейцев чикасо после того, как спас жизнь вождю Икке-мотуббе, и охотно сражался против своих собратьев-белых, которые стремились согнать этих индейцев с их соблазнительных земель на Миссисипи. (Перманентный рубец у него на заднице, с энтузиазмом выставляемый на обозрение любой случайной знакомой, как бы ни уклонялась она от созерцания голых мактрошевских ягодиц, якобы являл собой особый племенной знак.) Он похвалялся тем, что в Новой Англии был грабителем, и после долгих упрашиваний показывал, подмигивая, маленький плоский золотой слиток, так называемый слиток контрабандиста, который аккуратно умещался в его жилетном кармашке.

Каупертуэйт так никогда и не узнал, что побудило Макгроша искать постоянного убежища в Англии, но подозревал, что причиной было какое-то незаконное деяние титанического размаха.

В общем и целом человек замечательных пропорций, наименьшую из которых составляла культура, а также товарищ, который, как чувствовал Каупертуэйт, служил противовесом его собственной склонности к мечтательным абстракциям.

Под управлением Макгроша года проходили довольно приятно. Икки и его отец занимались объединенными предприятиями «Каупертуэйт и Брунел» без его участия, обеспечивая Каупертуэйту как пассивному компаньону гарантированный доход и позволяя ему предаваться научным изысканиям. Незачем говорить, что он утратил всякий интерес к дальнейшему развитию транспортных средств на урановой основе.

Обратив свое внимание на вопросы биологии, он полагал, что уж тут ему никакая опасность не угрожает. Собственно говоря, что может быть опасного в экспериментах с крохотными амфибиями?

Но вот размерами со взрослую женщину… Каупертуэйт начал подозревать, что это совсем-совсем другое дело.