Тасмин - Александр Операй Страница 5

—Лорд Линдеман зовет меня ко двору, но на самом деле берет в заложники.

Михаил хотел возразить, но лицо его дрогнуло. Он отвернулся к стене.

—Прости меня.

В комнате стало холодно и неуютно. Что-то изменилось. Нервозность отца передалась Даутцен. Она почувствовала страх перед будущим, которое всегда казалось ей достаточно предсказуемым и скучным.

Ну что могло с ней произойти?

Рано или поздно отец бы выдал ее замуж за одного из своих соседей. И все. Дальше только бесконечные роды и похороны. Также как было с матерью и бабушкой. Даутцен верила, что буквально первый ребенок убьет ее. Таково проклятие. Оно преследует женщин из ее рода на протяжении нескольких веков. Даутцен смирилась с судьбой. Предназначение. Ничего другого и не могло случиться.

Все просто.

Выйти замуж. Родить. Умереть.

Скучно.

Теперь только страх.

Тошнота.

Забыла поесть.

Что теперь сделать, чтобы снова стать собой? Вернуться к образу беззаботной дочери богатого барона. Вести пустые разговоры, заниматься домашними делами, ходить в церковь, читать книги. Все это исчезло. Теперь ничего не будет как прежде. Ты словно потеряла невинность. И случилось оно против твоей воли. Пора повзрослеть.

Даутцен обняла отца и расплакалась.

3

В обед все было готово к отъезду.

Во дворе замка толпились люди и ржали лошади. Гам, шум, суматоха. Слуги сновали туда и сюда между телегами и каретой, то вынимая какие-то вещи, то запаковывая их обратно. Несколько грязных хрюшек каким-то образом умудрились сбежать из хлева и теперь бегали по всему двору, спасаясь от шута и свинопаса.

Последний раз Даутцен видела так много народу только в тот день, когда Михаил вернулся из столицы и привез весть о мире. Тогда Бледный, заручившись поддержкой лорда Линдеманна, расправился со всеми претендентами на престол своей матери и стал править Старым королевством так, будто имел на это законное право.

Выблядок.

Бастард.

Вот как его называли шепотом и про себя.

Он повесил, сжег и посадил на кол сотни вельмож и тысячи воинов и крестьян, которые не хотели служить новому королю.

С тех пор прошло два года.

Стала ли жизнь лучше?

Наверное.

Даутцен могла судить лишь за себя.

Отец всегда был рядом. Ему претила столичная жизнь. Он не искал развлечений и уж тем более не собирался повторно жениться. Война закончилась, и он почти никогда не покидал своих владений. Лишь изредка навещал соседей, да ездил на ярмарку за какой-нибудь ерундой, чтобы порадовать дочь.

—Во всем слушайся Николая,— сказал он на прощанье. Не стал обнимать Даутцен при посторонних. Печальный, постаревший. Михаил сразу же отвернулся к брату и заговорил с ним о дороге.

Отряд воинов во главе с Николаем, который был дядей Даутцен, должен сопроводить обоз и людей до самого замка лорда Линдеманна. Среди них было много молодых мужчин. Две самые близкие подруги Даутцен, которых она взяла с собой в дорогу, то и дело перешептывались и смеялись.

—Вам больше нечем заняться?

Катерина лишь прыснула со смеху. Несколько воинов ухмыльнулись в ответ. Кто-то обронил неприличное слово. Комплимент? Или так лишь ругаются?

Даутцен залилась краской стыда.

Какое счастье, что Николай разрешил ей хотя бы некоторое время ехать не в карете, а на своей лошади. Пусть эти две глупости в девичьих обличьях развлекают друг друга. Подружки Лукавого, как обозвал их капеллан.

Буду одна.

И буду грустить.

Если получится!

Ага. С этим всегда были проблемы. Даутцен редко придавалась дурным мыслям. Разве что о погоде, когда из-за дождей приходилось целыми днями сидеть у окна и заниматься игрой на лютне или ремонтировать одежду.

Она поверхностная.

Все ей, как с гуся вода. Мать умерла. Она о ней и не вспоминает. Едет за тридевять земель прислуживать жестокому и распутному лорду. Ну и пусть. Для чего она еще здесь нужна. Все равно живет без всякого смысла. Такой себе цветок на обочине тракта. Все проносится мимо. Завянет или вновь расцветет. Никому нет до нее дела.

Михаил слишком печалится.

Впрочем. Он всегда такой. Можно сказать, что грусть — это его суть. Без печалей он бы не смог протянуть и дня. Они были хлебом и водой, которыми Михаил подпитывал свою душу. Остывшую. Лишенную страстей.

Даутцен покидала родной дом так, будто уезжала всего лишь на день или два. Она все ждала, верила, что что-то непременно случится и ей придется вернуться. И потому не испытывала никакой печали. Только тошноту. Так ничего и не поела перед дорогой.

Николай помог Даутцен сесть на лошадь и ушел к воротам. Она поискала отца, но того нигде не было. Он явно не желал ее видеть. Неужели все мужчины такие? Совершенно бесчувственные.

Все было готово.

Где-то впереди завыл горн и отряд медленно двинулся в путь.

4

Два дня в дороге — это не шутка.

Спина болит так, что кажется Даутцен теперь всегда будет ходить сгорбившись. Ехать верхом больше нет сил, но сидеть на заднице в карете десять часов к ряду не лучше. Она пробовала болтать с подружками, читать, спать, вышивать, биться головой о спинку сидения, но в конце концов стала просто пялиться в окно на окружающие земли.

Там было грязно.

Растаявший снег, сквозь который проступают камни, прошлогодняя листва, ветки и глина. Бесконечные поля уходят во все стороны от дороги. Они словно спины гигантских животных, которые зимуют глубоко под землей и все еще спят, но вот-вот проснутся и придут в движение.

Кое-где на обочине уже во всю зеленеет трава. У нее странный цвет. Очень зеленый. Некий художник перестарался или быть может был пьян и разлил слишком много краски в одном месте, дернув неверной рукой, когда пытался придать местному пейзажу самый что ни на есть заунывный вид из всех возможных.

Иногда на холме или на ветке одинокого дерева, а то и вовсе на самом краю неба, которое трясется в окне, Даутцен видит черную птицу. Точка. Она всего лишь маленькая закорючка на огромном листе мира. Но выглядит странно и неуместно. Нет. Не так. Скорее всего только черным птицам и место в этом все еще зимнем краю, но ее присутствие пугает Даутцен. Она чувствует, что это именно то, чего она ждет все два дня в дороге. Черная птица вернет ее домой. Каким-то странным и ужасным способом.

Катерина говорит о любви.

И о сексе.

Всю дорогу одни и те же сплетни.

Даутцен ни в чем таком не разбиралась. Она лишь подозревала, что это как-то связано между собой. Любовь, секс и болтовня.