Сломанный бог - Дэвид Зинделл Страница 5

Прикрыв рот рукой, чтобы скрыть улыбку, он спросил:

– Путешествие в Небывалый Город будет долгим и тяжелым, верно?

– Да. Очень тяжелым.

– Даже взрослый мужчина может не выдержать его – что, если его задерет Тотунья, или поразит холодное Дыхание Змея, или…

– Да, путешествие будет опасным, – прервал его Соли.

– Что, если мне придется искать Город одному? Вдруг медленное зло настигнет тебя там, на льду? Или люди-тени из Небывалого Города, не знающие, что такое халла, убьют тебя, чтобы съесть? Как я стану мужчиной, отец, если ты умрешь до моего посвящения?

Для Данло, как и для всякого алалойского мальчика, посвящение в мужчины было третьим по значению жизненным преображением и таинством, из которых два первых – это рождение и смерть.

Соли со вздохом потер виски. Он очень устал, но не мог не признать, что Данло рассуждает логично и что придется посвятить его в мужчины на год раньше срока. Он улыбнулся и спросил:

– Ты полагаешь, что уже готов, Данло? Ты совсем еще юн.

– Мне скоро будет четырнадцать.

– Совсем еще юн. Даже пятнадцатилетний может оказаться неготовым. Многие мальчики старше тебя не смогли стерпеть боль от ножа. А потом, после обрезания…

– Потом я должен узнать тайную мудрость, да? Песнь Предков?

– Потом начинается самое ужасное.

Данло понял, что Соли хочет напугать его, и улыбнулся, чтобы скрыть свой страх. В хижине, наполненной паром от чая и их слитного дыхания, стоял селура, влажный холод – не такой сильный, как белый, но все же лижущий кожу, как испытывающий жажду тюлень, и вызывающий легкую дрожь.

Данло зарылся в шкуры, стараясь согреться. Всю свою жизнь от старших мальчиков и молодых мужчин он слышал туманные рассказы о посвящении. Это все равно что умереть, уралашара, сказал однажды Чокло; это тоже переход, но не на ту сторону дня, а в новый таинственный мир, который ты открываешь внутри себя. Данло старался представить себе, как протекает такой переход, и в то же время пытался уснуть, но он был слишком полон жизнью и смертью, слишком полон собой. Он больше не мог унять одолевавшую его дрожь. Он не мог отделаться от чувства, что отныне его жизнь станет крайне опасной, как у человека, идущего над пропастью по снеговому мосту. Предвкушение этой опасности наполняло его мистическим трепетом, и он осознал вдруг, что любит темную, дикую часть самого себя так же, как любит жизнь. Ти-миура халла – следуй за своей любовью, следуй за своей судьбой, – не этим ли учением руководствовался его народ на протяжении ста поколений? Если он умрет во время своего перехода – умрет для себя самого или настоящей, кровавой и мучительной смертью, то это произойдет на пути к новой жизни, а большей халлы человек не может себе пожелать.

Дрожь прошла, и Данло поймал себя на том, что улыбается.

– Разве ужас – не левая рука судьбы? – сказал он. – Посвяти меня в мужчины завтра же, отец.

– Нет, завтра мы будем охотиться на шегшея. Будем охотиться, есть и спать, чтобы восстановить свои силы.

– А потом?

Соли почесал нос, глядя на него исподлобья.

– А потом, если у тебя достанет сил и отваги, ты станешь мужчиной.

На четвертый день в сумерки они надели лыжи и отправились к Зимней Оспине, холму, где мужчины деваки устраивали свои тайные обряды. Данло не позволялось говорить, и он шел за Соли молча. Скользя по снегу, он слушал лесные звуки: воркование гагар, досыта наевшихся ягод йау, цоканье гладышей, которые в своих норах предупреждали друг друга об опасности, посвист ветра в отяжелевших от снега ветвях. Странно было слышать ветер задолго до того, как тот обжигал щеки.

Данло слышал в нем хриплый голос Хайдара и голоса других предков. Но ветер – это только ветер, холодное и чистое дыхание мира. Данло не вошел еще в сон-время, где вой ветра и жалобы умирающей матери сливаются воедино. Ветер нес запахи морского льда и сосновой хвои, а вокруг смеркалось, и деревья теряли свои зеленые и красные цвета, и лес полнился силой морозной ночи и жизни.

Все так же молча они поднялись на отлогий склон Оспины.

Холм был безлесый и на верхушке совсем голый, словно облысевший старик. В снегу широким кругом торчали деревянные колья, увенчанные черепами разных зверей и птиц. Черепов было около сотни: огромная, с бивнями, голова Тувы-мамонта, и голова Нунки, и длинные вытянутые черепа снежной лисицы и волка. Они чередовались с множеством мелких, птичьих. Данло гузнавал Айей, талло, и Гунду, и Ракри, и Агиру, снежную сову. Он ни разу еще не видел такого дива, поскольку мальчики на Оспину не допускались. В сумерках круг серовато-белых черепов выглядел зловеще и устрашающе. Данло знал, что каждый мужчина после обрезания'Должен выбрать среди них своего доффеля, свое второе «я», животное, на которое он впредь не должен охотиться. Доффель будет руководить им и в сон-времени, и наяву, до конца его дней. Кроме этой общеизвестной истины, Данло почти ничего не знал о том, что ему предстоит.

Соли сбросил лыжи и ввел его в круг черепов. В середине возвышался помост из утоптанного снега.

– Когда мы начнем, ты должен будешь лечь лицом к звездам, – сказал Соли. Он пояснил, что обычно мальчик лежит на спинах четырех коленопреклоненных мужчин, но поскольку мужчин не осталось, придется лечь прямо на помост. Соли поджег тлеющей головней 'многочисленные кучи хвороста, и вокруг помоста вспыхнули десятки огней. Они были необходимы, чтобы не дать Данло замерзнуть насмерть.

– Начнем, – сказал Соля. Он разостлал на помосте белую шкуру шегшея и велел Данло раздеться. Настала ночь, и мириады звезд усеяли черноту неба. Данло лег навзничь, головой на восток, как требуется при всяком священном обряде, и устремил взор к звездам. Мускулы бедер, живота и груди напряглись под белой, как снег, кожей. Ему сразу стало холодно, несмотря на костры.

– Ты не должен шевелиться, и поворачивать голову, что бы ты ни услышал, – сказал ему Соли. – Ты не должен закрывать глаза, а прежде всего не должен кричать. Под страхом смерти, Данло.

Сказав это, Соли ушел, и Данло остался один под куполом звездного неба. Земля и небо, думал он, – это две половины халлы, вмещающей все живое. Он знал, что огни на небе – это глаза его предков, Древних Людей, которые этой ночью вышли посмотреть, как он становится мужчиной. Огней было много, очень много. Соли научил его считать, но Данло не хотел применять эту науку к Древним, ибо не подобает считать души умерших, словно камешки или ракушки на берегу.

Он смотрел на звезды и видел глаза своего отца и своих праотцов, и молился о том, чтобы не разорвать этот великий круг криками боли.

Через некоторое время он услышал звук, как будто кто-то постукивал одним камнем о другой. Правая сторона Данло знала, что этот пугающий звук, должно быть, производит Соли, нолевая начала сомневаться. Он не мог повернуть головы, и взоры Древних, казалось, лились на него, слепя его своим светом. Стук теперь слышался совсем близко и резал уши. Он не мог повернуть головы и боялся, что это Древние пришли испытать его страхом: Стук внезапно оборвался, и настала тишина. Данло ждал, не слыша ничего, кроме своего глубокого дыхания и грохота собственного сердца. Затем поднялся жуткий шорох и свист, которого он никогда прежде не слышал, словно самый воздух вокруг него рвался на куски. Это Древние пришли за тобой, шептала левая, сторона. Он не смел шевельнуться – иначе они поймут, что он просто испуганный мальчик. А правая сторона недоумевала, как может Соли производить такой звук. И Данло не смел шевельнуться, иначе Соли пришлось бы совершить страшное.